Предуведомление: появление этого материала в солидном и авторитетном ежемесячнике Monde diplomatique, адресованном достаточно широкому кругу образованных читателей, представляется мне симптоматичным! Именно поэтому я решила перевести статью для читателей моей Гостиной, снабдив авторский текст кое-какими собственными комментариями.
Репостинг с обязательной ссылкой на источник:

Карвен М. Робеспьер без маски // Monde diplomatique. 2015. № 740. Р. 3. URL: eleonored.livejournal.com/58970.html

РОБЕСПЬЕР  БЕЗ  МАСКИ


Robespierre sans masque
Par Maxime Carvin
Monde diplomatique. № 740, novembre, 2015. P. 3.


Начальная фаза Французской революции, приведшая к свержению абсолютизма, воспринимается в обществе единодушно (ну или почти!): разве не воплощает она в себе самый дух Просвещения? В отношении дальнейшего – мнения яростно разделяются. В частности, это относится к Робеспьеру, соединившему, по мнению некоторых, все пороки антидемократизма – популизм и экстремизм. А отсюда – настороженное отношение к любым радикальным проектам.


Максим Карвен*


В декабре 2013 некая лаборатория объявила, что восстановила на основании посмертной маски «подлинное лицо» Максимилиана де Робеспьера. Историки, удивленные тем, сколь мало полученный результат походит на портреты той эпохи, высказали серьезные сомнения[1]. Это не помешало средствам массовой информации почтить портрет своим вниманием

Робеспьер повторял, что не существует ни демократии, ни свободы без равенства. Он утверждал, что политика это не профессия, требовал, чтобы было ограниченно совмещение магистратур и чтобы был усилен контроль над представителями. Он полагал, что «право собственности не может никогда вступать в противоречие с правом людей на существование», и не признавал, чтобы частные интересы могли бы возвыситься над интересом общественным. Тем, кто желал ответить на бунты законом о военном положении, он возражал, что следует «добраться до самых корней зла» и «выяснить, почему народ умирает с голоду». Жирондистам, горевшим желанием объявить войну всем государям Европы, он напоминал, что свобода не может быть экспортирована «вооруженными миссионерами».

Разумеется, дело не в том, чтобы, – как говорил Матьез еще столетие назад – «возжечь свечи в честь» идола Робеспьера, или чтобы считать его «всегда и во всем правым». Но кто станет утверждать, что такому человеку больше нечего нам сказать?


Примечания