…эти заметки я написала давно,
еще до начала нынешнего тысячелетия……эти заметки я написала давно,
еще до начала нынешнего тысячелетия…
9 термидора II года Республики. События этого трагического дня хорошо известны — и в то же время в них немало странного и загадочного. Особенно непонятным представляется поведение в решающие часы лидеров, Робеспьера и Сен-Жюста. Представляя умонастроение, душевное состояние одного и другого в предшествующие дни и недели, можно сделать вывод о своего рода коллективном политическом самоубийстве, об осознанном отказе от борьбы за власть ради власти. Но нельзя исключить, что на поведение Робеспьера оказали влияние и иные обстоятельства.
Прежде, чем говорить о них, обратим внимание еще на одну загадку.
Широко известен последний документ, подписанный Робеспьером — обращение к секции Пик от имени Коммуны:
"Мужайтесь, патриоты секции Пик, свобода торжествует. Уже на свободе те, кого их твердость сделала опасными для изменников; повсюду народ показывает себя достойным своего звания. Место сбора — Коммуна, где отважный Анрио исполнит приказы Исполнительного комитета, который образован, чтобы спасти Отечество.
Луве, Пайан, Леребур, Легран, Ро "
Подпись Робеспьера осталась незаконченной: "Ro"; на нижней части листа несколько крупных бурых пятен. Согласно традиции, эти пятна — кровь Робеспьера, а подпись была оборвана пистолетным выстрелом, раздробившим ему челюсть. Однако А.Матьез, изучая события этого дня и ночи, пришел к выводу, что обращение было получено революционным комитетом секции Пик по крайней мере за два часа до того как в ратушу ворвались жандармы Конвента. Если так, каким образом объяснить незаконченную подпись — Робеспьер всегда подписывался полным именем, — и что это за пятна на документе?
Быть может, ответ на этот вопрос даст сопоставление еще нескольких свидетельств, относящихся к предшествующим часам:
Согласно некоторым газетным отчетам во время бурного заседания Конвента 9 термидора, когда Робеспьер, тщетно пытавшийся добиться слова, сорвал голос и закашлялся, кто-то, кажется, Гарнье из департамента Об, крикнул ему: "Это кровь Дантона душит тебя!" (C'est le sang de Danton qui t'etouffe"). Почему "кровь"?
Серейс (1803) приводит свидетельство человека, видевшего, как Робеспьера привезли в мэрию на набережной Орфевр: он выскочил из фиакра, расталкивая локтями сопровождавших его людей и "прижимая к губам белый носовой платок".
Наконец, по свидетельству жандарма Мерда, утверждавшего, что это он ранил Робеспьера, последний в тот момент, когда в зал ворвались жандармы Конвента, сидел в кресле возле стола, опершись локтем о колено. Для чопорного Робеспьера такая поза в публичном месте выглядит по меньшей мере странно...
Известно, что Максимилиан Робеспьер отличался очень слабым здоровьем, что нередко из-за болезни он вынужден был на недели отстраняться от повседневной работы Конвента и Комитета, не исключено, что его полуотставка в последние недели перед Термидором связана не только с обострившимся до предела конфликтом с большинством Комитета общественного спасения. Достоверных и определенных сведений о том, какими недугами страдал Робеспьер, история не располагает — лечивший его Жером Субербиель сохранил врачебную тайну, но есть основания полагать, что среди этих недугов не последнее место занимал туберкулез.
Бурные события в Конвенте, напряжение предшествовавшего дня и ночи — все это привело к новому приступу кровохарканья в Конвенте. Возможно, что подписывая обращение к секции Пик, он снова закашлялся, и пятна на документе — действительно кровь Робеспьера, — но не кровь из раны...
Ему было очень плохо физически в тот день — и это наложило отпечаток на внешний рисунок его поведения, но именно на внешний рисунок. Как бы плохо ему ни было, но приняв решение бороться, он боролся бы до конца — известно, в каком состоянии он поднимался на трибуну Конвента и Клуба в последние дни мая 1793 г. после почти двухнедельного отсутствия; известно, как 24 вантоза он едва не потерял сознание прямо на трибуне Якобинского клуба, куда поднялся после более чем месяца болезни, чтобы встать на защиту Буланже и некоторых других "чересчур пылких, но искренних патриотов". Но к 9 термидора была утрачена перспектива, утрачена вера в возможность создать такое общество, о котором мечталось — а без этого власть не имела никакой цены, и борьба за ее сохранение теряла всякий смысл.
* * *
Все было кончено еще до того как прозвучали выстрелы. Стоя у окна он видел, как уходили с ярко освещенной площади люди, которых первый порыв привел сюда, к Ратуше, защитить их. Уходили, устав ждать, устав от бездействия. Максимилиан сидел скрючившись в кресле возле стола. Ему опять было плохо, и вопреки обыкновению, он почти не пытался скрыть этого. Все было предрешено. Каждый сознавал, что попытка удержать власть будет стоить новых жертв, но едва ли сможет принести плоды, те плоды, которых они желали. И когда в ратушу ворвались жандармы Конвента, никто и не пытался оказать сопротивление. Первый выстрел прозвучал неожиданно. Максимилиан, еще не успев почувствовать боли, вскочил — и тут же упал, теряя сознание, ударившись лицом об угол стола. Бросившись на помощь другу, он услышал второй выстрел и обернулся: пистолет еще дымился в руке Филиппа, глаза были широко открыты, но жизнь быстро угасала в них. Рука потянулась ко второму пистолету Филиппа. Но за спиной чуть слышный не то стон, не то вздох... Став на колени возле Максимилиана, осторожно приподняв ему голову, он искал, чем бы зажать рану, унять кровь, обильно струившуюся из разбитой челюсти, когда жандармы подняли его, связали руки. В начавшейся сутолоке он так и не успел увидеть, что стало с Кутоном, с Огюстеном...