Речь M. Робеспьера в Национальном Учредительном собрании 31 мая 1790 г. в ходе обсуждения закона о гражданском устройстве духовенства
читать дальшеЯ ограничусь тем, что в двух словах напомню бесспорные истины, оправдывающие план комитета. Данный план состоит лишь в том, что утверждает общественные законы, устанавливающие отношения служителей церкви с обществом. Священники на самом деле исполняют в обществе обязанности магистратов, предназначенных поддерживать религию и отправлять культ. Из этого простого определения и следуют все принципы. Я укажу на три из них, соответствующие трем частям плана, подготовленного комитетом. Первый принцип: все государственные должности учреждаются обществом. Они имеют целью порядок и счастье общества. Отсюда следует, что в обществе не может существовать бесполезных должностей. Перед лицом этой истины должны исчезнуть бесполезные бенефиции и учреждения, будь то кафедральные соборы, коллегиальные церкви{1}, приходы или епископства, в которых не нуждается общество. Я ограничусь также замечанием о том, — комитет упустил это из виду, — что архиепископы не обладают никакими особыми функциями по сравнению с епископами и поэтому являются ненужной ступенью иерархии...
Второй принцип. Служители церкви были учреждены для счастья людей и блага народа. Отсюда следует, что назначать их должен народ. То, что народ должен сохранять за собой все права, которые он имеет, является делом принципа. Значит, народ может избирать своих пастырей, как он избирает своих магистратов и прочих государственных чиновников...
Третий принцип. Из того, что служители церкви учреждены для блага общества, следует, что размер их содержания должен соответствовать общему интересу и пользе, а не желанию вознаградить и обогатить тех, кто должен исполнять свои обязанности. Если бы здесь шла речь об обычной милости, я, не колеблясь, выступил бы за то, чтобы она была оказана служителям церкви и даже епископам. Но это содержание не должно превышать жалованья государственных чиновников. Не будем упускать из виду, что эти средства будут выплачиваться народом, наименее зажиточным классом общества. Поэтому, если мы определим скромную сумму этого содержания, это не будет жестоко по отношению к беднякам. В этих трех принципах заключено полное обоснование проекта комитета...
В заключение я предлагаю статьи, которые вкратце выражают мое мнение.
1. В качестве церковных должностей сохранить только должность епископов и кюре; число их будет пропорционально потребностям общества.
2. Должности архиепископов и кардиналов будут упразднены.
3. Что касается жалованья кюре и епископов, я сошлюсь на решение комитета.
4. Епископы и кюре будут избираться народом...
{1} Церкви, не имевшие кафедры епископа. В них учреждался капитул каноников, или коллегиальный капитул.
(Документы истории Великой французской революции. Т. 1. С. 391-392.)
Речь М. Робеспьера в Национальном Учредительном собрании о необходимости устранения офицеров старого порядка 10 июня 1791 г.
читать дальшеГоспода, я хочу в вашем присутствии взять под защиту мнение, совершенно противоположное принципам, которых придерживаются члены военного комитета; но это мнение выражено в суверенном желании Нации, в категорических петициях граждан — петициях, присылаемых из тех частей страны, где граждане в большей степени, чем мы, имеют возможность наблюдать факты, на которых должно основываться ваше решение.
Речь идет о поиске мер к прекращению волнений в армии; эти волнения были весьма преувеличены, а их причины постоянно скрывались или же преподносились в ложном свете. Но именно в период, опасный для общества и государства, вам особенно необходимо услышать правду...
Легко выяснить причины тех непорядков, которые царят в армии; я вижу их в самой революции и в особенностях организации офицерского корпуса. Законы, изменяющие его статус, давно уже стали необходимы, без них невозможна та политическая гармония, к которой вы стремитесь.
Что это за сила, которая дерзостно и угрожающе подымает голову на обломках всякого рода аристократий? Вы уничтожили дворянство; но дворянство еще стоит во главе армии, дворянство царит в армии. Вы воссоздали все общественные должности, основывая их на принципах свободы и равенства; и в то же время вы сохранили корпус вооруженных общественных служащих, статус которого является одновременно поддержкой и орудием деспотизма, триумфом аристократии и открытым попранием принципов конституции государства, самым возмутительным оскорблением величия народа. Как понять это странное исключение?..
Не думаете ли вы, что огромная армия — безразличный для свободы объект? Разве вы не знаете, что те народы, которым был известен этот институт, отвергли его или испытали ужас перед ним? Сколько же мер предосторожности должны вы предпринять, чтобы защитить свободу от опасного влияния! Вы знаете, что именно с помощью армии правительства повсюду порабощали нации; вы знаете дух двора и отнюдь не доверяете сладкоголосым рассуждениям тех людей, чьи сердца ожесточены и развращены привычкой к абсолютной власти. И все же вы отдаете армию в подчинение командирам, явно связанным с тем порядком, который разрушен революцией!..
Разумеется, часть офицеров армии искренне предана делу революции и движима самым чистым гражданским чувством свободы; я сам знаю таких людей даже среди самых высших чинов. Но разве мы можем закрыть глаза на бесчисленные жалобы граждан и даже самих должностных лиц, доказывающие, что очень значительная часть офицерства испытывает совершенно противоположные чувства? Что я говорю! Взгляните на прошлое и трепещите о будущем. Посмотрите, как с самого начала революции они с упорством претворяли излюбленный замысел двора — подчинить армию своим собственным интересам; посмотрите, как они сеяли беспорядок и волнения, вооружая кое-где солдат против граждан и граждан против солдат, запрещая последним всякое общение с гражданами и в особенности удерживая их вдали от тех мест, где солдаты могли бы узнать о священных обязанностях, которые связывают их с делом родины и конституции; как порой они разлагали целые части, чей патриотизм мешал планам заговорщиков, и толкали их своей несправедливостью и оскорблениями к так называемым актам неподчинения, для того чтобы применить к ним суровые меры; как они поодиночке изгоняли из армии самых отважных, самых просвещенных и самых усердных в деле поддержки конституции военных, отправляя их при помощи тысяч различных и необычных способов в позорную отставку, используя самые беззаконные приказы, к которым до революции не осмеливался прибегнуть даже деспотизм. Во что же превратилась могущественная армия, которая своим святым неповиновением кощунственным приказам деспотов покончила с порабощением народа и восстановила могущество Суверена? Возможно, более пятидесяти тысяч граждан, входивших в армию, теперь лишены своего положения и права служить родине, которую они спасли... Что стало теперь с теми войсками, которые когда-то у стен нашей столицы сложили к ногам поднятой по тревоге родины оружие, полученное ими для нападения на нее? Их не смогли защитить ни признательность, ни любовь нации. Что стало с иностранными войсками, которые были привлечены к исполнению кровожадных замыслов наших врагов?.. Но мое потрясенное воображение отказывается излагать эти мрачные мысли! Я не хочу бередить все раны моей души, поскольку тогда надо будет говорить о преступлениях и катастрофах в Нанси{1}, тогда надо будет обратить мой взгляд на те кровавые сцены, когда друзья свободы заносили над ее защитниками оружие, которое должно было угрожать только тиранам: тогда они проявляли отвагу, свойственную патриотизму и добродетели лишь для того, чтобы подготовить самый ужасающий из триумфов деспотизма; надо будет говорить о жертвах, избежавших меча победителя, но павших без числа под ударами палачей — это зрелище долгие дни радовало взоры врагов, вдоволь насладившихся их мучениями; говорить о том, что первые дни свободы были осквернены такими жестокостями, которые не клеймили памяти даже о самых жестоких тиранах. Надо будет говорить о том, как интриги породили порок и как коварство обесчестило добродетель; наконец, говорить о том, как преступнейшая и вероломнейшая политика, до боли оскорблявшая добрых граждан бесстыдной клеветой и кощунственными праздниками, заставляла, в известном смысле, одетую в траур родину рукоплескать мукам своих защитников. Что было первопричиной всех этих бедствий? Отсутствие патриотизма и несправедливость, преследования, клевета и интриги офицеров этих частей...
{1} Робеспьер имеет в виду восстание солдат швейцарского полка Шатовье гарнизона Нанси в августе 1790 г.
(Документы истории Великой французской революции. Т. 1. С. 352-354)
читать дальшеЯ ограничусь тем, что в двух словах напомню бесспорные истины, оправдывающие план комитета. Данный план состоит лишь в том, что утверждает общественные законы, устанавливающие отношения служителей церкви с обществом. Священники на самом деле исполняют в обществе обязанности магистратов, предназначенных поддерживать религию и отправлять культ. Из этого простого определения и следуют все принципы. Я укажу на три из них, соответствующие трем частям плана, подготовленного комитетом. Первый принцип: все государственные должности учреждаются обществом. Они имеют целью порядок и счастье общества. Отсюда следует, что в обществе не может существовать бесполезных должностей. Перед лицом этой истины должны исчезнуть бесполезные бенефиции и учреждения, будь то кафедральные соборы, коллегиальные церкви{1}, приходы или епископства, в которых не нуждается общество. Я ограничусь также замечанием о том, — комитет упустил это из виду, — что архиепископы не обладают никакими особыми функциями по сравнению с епископами и поэтому являются ненужной ступенью иерархии...
Второй принцип. Служители церкви были учреждены для счастья людей и блага народа. Отсюда следует, что назначать их должен народ. То, что народ должен сохранять за собой все права, которые он имеет, является делом принципа. Значит, народ может избирать своих пастырей, как он избирает своих магистратов и прочих государственных чиновников...
Третий принцип. Из того, что служители церкви учреждены для блага общества, следует, что размер их содержания должен соответствовать общему интересу и пользе, а не желанию вознаградить и обогатить тех, кто должен исполнять свои обязанности. Если бы здесь шла речь об обычной милости, я, не колеблясь, выступил бы за то, чтобы она была оказана служителям церкви и даже епископам. Но это содержание не должно превышать жалованья государственных чиновников. Не будем упускать из виду, что эти средства будут выплачиваться народом, наименее зажиточным классом общества. Поэтому, если мы определим скромную сумму этого содержания, это не будет жестоко по отношению к беднякам. В этих трех принципах заключено полное обоснование проекта комитета...
В заключение я предлагаю статьи, которые вкратце выражают мое мнение.
1. В качестве церковных должностей сохранить только должность епископов и кюре; число их будет пропорционально потребностям общества.
2. Должности архиепископов и кардиналов будут упразднены.
3. Что касается жалованья кюре и епископов, я сошлюсь на решение комитета.
4. Епископы и кюре будут избираться народом...
{1} Церкви, не имевшие кафедры епископа. В них учреждался капитул каноников, или коллегиальный капитул.
(Документы истории Великой французской революции. Т. 1. С. 391-392.)
Речь М. Робеспьера в Национальном Учредительном собрании о необходимости устранения офицеров старого порядка 10 июня 1791 г.
читать дальшеГоспода, я хочу в вашем присутствии взять под защиту мнение, совершенно противоположное принципам, которых придерживаются члены военного комитета; но это мнение выражено в суверенном желании Нации, в категорических петициях граждан — петициях, присылаемых из тех частей страны, где граждане в большей степени, чем мы, имеют возможность наблюдать факты, на которых должно основываться ваше решение.
Речь идет о поиске мер к прекращению волнений в армии; эти волнения были весьма преувеличены, а их причины постоянно скрывались или же преподносились в ложном свете. Но именно в период, опасный для общества и государства, вам особенно необходимо услышать правду...
Легко выяснить причины тех непорядков, которые царят в армии; я вижу их в самой революции и в особенностях организации офицерского корпуса. Законы, изменяющие его статус, давно уже стали необходимы, без них невозможна та политическая гармония, к которой вы стремитесь.
Что это за сила, которая дерзостно и угрожающе подымает голову на обломках всякого рода аристократий? Вы уничтожили дворянство; но дворянство еще стоит во главе армии, дворянство царит в армии. Вы воссоздали все общественные должности, основывая их на принципах свободы и равенства; и в то же время вы сохранили корпус вооруженных общественных служащих, статус которого является одновременно поддержкой и орудием деспотизма, триумфом аристократии и открытым попранием принципов конституции государства, самым возмутительным оскорблением величия народа. Как понять это странное исключение?..
Не думаете ли вы, что огромная армия — безразличный для свободы объект? Разве вы не знаете, что те народы, которым был известен этот институт, отвергли его или испытали ужас перед ним? Сколько же мер предосторожности должны вы предпринять, чтобы защитить свободу от опасного влияния! Вы знаете, что именно с помощью армии правительства повсюду порабощали нации; вы знаете дух двора и отнюдь не доверяете сладкоголосым рассуждениям тех людей, чьи сердца ожесточены и развращены привычкой к абсолютной власти. И все же вы отдаете армию в подчинение командирам, явно связанным с тем порядком, который разрушен революцией!..
Разумеется, часть офицеров армии искренне предана делу революции и движима самым чистым гражданским чувством свободы; я сам знаю таких людей даже среди самых высших чинов. Но разве мы можем закрыть глаза на бесчисленные жалобы граждан и даже самих должностных лиц, доказывающие, что очень значительная часть офицерства испытывает совершенно противоположные чувства? Что я говорю! Взгляните на прошлое и трепещите о будущем. Посмотрите, как с самого начала революции они с упорством претворяли излюбленный замысел двора — подчинить армию своим собственным интересам; посмотрите, как они сеяли беспорядок и волнения, вооружая кое-где солдат против граждан и граждан против солдат, запрещая последним всякое общение с гражданами и в особенности удерживая их вдали от тех мест, где солдаты могли бы узнать о священных обязанностях, которые связывают их с делом родины и конституции; как порой они разлагали целые части, чей патриотизм мешал планам заговорщиков, и толкали их своей несправедливостью и оскорблениями к так называемым актам неподчинения, для того чтобы применить к ним суровые меры; как они поодиночке изгоняли из армии самых отважных, самых просвещенных и самых усердных в деле поддержки конституции военных, отправляя их при помощи тысяч различных и необычных способов в позорную отставку, используя самые беззаконные приказы, к которым до революции не осмеливался прибегнуть даже деспотизм. Во что же превратилась могущественная армия, которая своим святым неповиновением кощунственным приказам деспотов покончила с порабощением народа и восстановила могущество Суверена? Возможно, более пятидесяти тысяч граждан, входивших в армию, теперь лишены своего положения и права служить родине, которую они спасли... Что стало теперь с теми войсками, которые когда-то у стен нашей столицы сложили к ногам поднятой по тревоге родины оружие, полученное ими для нападения на нее? Их не смогли защитить ни признательность, ни любовь нации. Что стало с иностранными войсками, которые были привлечены к исполнению кровожадных замыслов наших врагов?.. Но мое потрясенное воображение отказывается излагать эти мрачные мысли! Я не хочу бередить все раны моей души, поскольку тогда надо будет говорить о преступлениях и катастрофах в Нанси{1}, тогда надо будет обратить мой взгляд на те кровавые сцены, когда друзья свободы заносили над ее защитниками оружие, которое должно было угрожать только тиранам: тогда они проявляли отвагу, свойственную патриотизму и добродетели лишь для того, чтобы подготовить самый ужасающий из триумфов деспотизма; надо будет говорить о жертвах, избежавших меча победителя, но павших без числа под ударами палачей — это зрелище долгие дни радовало взоры врагов, вдоволь насладившихся их мучениями; говорить о том, что первые дни свободы были осквернены такими жестокостями, которые не клеймили памяти даже о самых жестоких тиранах. Надо будет говорить о том, как интриги породили порок и как коварство обесчестило добродетель; наконец, говорить о том, как преступнейшая и вероломнейшая политика, до боли оскорблявшая добрых граждан бесстыдной клеветой и кощунственными праздниками, заставляла, в известном смысле, одетую в траур родину рукоплескать мукам своих защитников. Что было первопричиной всех этих бедствий? Отсутствие патриотизма и несправедливость, преследования, клевета и интриги офицеров этих частей...
{1} Робеспьер имеет в виду восстание солдат швейцарского полка Шатовье гарнизона Нанси в августе 1790 г.
(Документы истории Великой французской революции. Т. 1. С. 352-354)