Реабилитация жертв репрессий против Парижской Коммуны 1871 года

[EleonoreD]

В минувший вторник, 29 ноября 2016 года Национальное Собрание Франции приняло резолюцию, согласно которой "Франция полностью реабилитирует роль этого исторического периода в борьбе за политические и социальные права, лежащие в настоящее время в основании нашей Республики, [...] полностью реабилитирует коммунаров и устанавливает национальный день памяти этого события" (145 лет прошло! - до сих пор дни памяти Коммуны постоянно отмечали в последних числах мая левые политические партии и движения - я упоминала об этом полтора года назад)



L'Assemblée nationale a adopté le 29 novembre une proposition de résolution par laquelle "la France réhabilite pleinement la Commune et le rôle de cette période de l’histoire dans la conquête des droits politiques et sociaux aujourd’hui au fondement de notre République, [...] réhabilite pleinement les communards [et] organise une journée de commémoration nationale à ce sujet." - сообщает французский исторический портал "L'Histoire"

Протокол заседания Национального Собрания можно посмотреть здесь. (Я еще не успела прочитать его целиком, но при беглом просмотре заметила, как депутат от Вандеи Yannick Moreau в своих возражениях против этого предложения апеллирует к 1793-94, не обращая внимания на возражения, что это к теме обсуждения не относится, и не гнушаясь воспроизведением некоторых мифов)

Comments

[EleonoreD]

Chevalier Anne d*Hiver, вчера ночью были некоторые проблемы со связью - и потому не дописала и не отправила то, что еще отвечала

разница между убийствами в Машкуле и адскими колоннами очень простая.

...я со_поставила "адские колонны" - сентябрьским убийствам... - в основе того и другого, как мне представляется, схожие по своей природе страхи...

мне кажется, вы иногда слишком увлекаетесь точкой зрения парижан в 1793 году.

э-э-э... скажем так - это и для Electra_666 тоже, - я пытаюсь понять, на основании чего в Париже принимались решения, что именно знали они о том, что, где и как именно происходит в далёких и диких (в представлениях не только парижан, но и, вероятно, большей части образованных людей страны) западных департаментах... - а знания эти очень сильно отличались от тех, что есть у вас: в Париж приходили донесения от разного рода агентов - которые различаются и своей образованностью, местом, которое занимают в окружающем их обществе и в местной власти, и наблюдательностью, и пониманием местных особенностей, - и тем, в какой мере их донесения основываются на собственных наблюдениях, в какой на всякого рода слухах... - И, разумеется, даже собранные все вместе, эти свидетельства не рисуют - и не могут нарисовать! - адекватную картину, - но формируют определенный образ... - Добавим сюда ограниченную скорость доставки корреспонденции как в Париж, так и из Парижа, и проблемы коммуникации уже на месте. - А решения, принимаемые в центре, обращены так или иначе к этому образу... - Я потому и возвращаюсь вновь и вновь с раздражающей вас монотонностью к тому, с чего началось восстание, с того всплеска беспрецедентной жестокости, сообщения о котором напуганных очевидцев вдобавок неизбежно преувеличивали ужасы, - что они-то и переформатировали радикально образ региона (И.Д.Рождественский - очевидно, аспирант Д.Ю., - который пишет в статьях как раз про образ, удивительным для меня образом не задумывается даже, откуда, на основании чего этот образ формируется, - и получается в восприятии его текстов, что описывает фантомы чьего-то нездорового воображения...)

Существование закономерности ещё не говорит о том, что эта закономерность имеет моральное право на существование.

...неудачно подобрала словесную конструкцию... - просто на самом деле я лишь совсем недавно призналась перед самой собой, что эта жестокая закономерность, о которой мне привычно говорить как раз в связи с репрессиями конца мая 1871, в полной мере срабатывает и в действиях революционных властей... - и сработает с не меньшей силой в действиях мятежников, если они победят: я знаю, что вы, Шевалье, полностью отдаете себе в этом отчёт... - И - нет! - разумеется, никакого морального оправдания. Но, как нам известно со времён Макиавелли, монстр, именуемый государственной необходимостью - не имеет морали, - как бы нам ни хотелось верить в возможность обратного...

Ещё. Замечаю, что все возражения на мои слова про ответственность обеих сторон за эскалацию насилия так или иначе сводятся к аргументам от ККА (не обязательно - полностью!); я не знаю, и никогда не буду знать о деталях собственно военной кампании, о ее персонажах столько, сколько знаете вы, в особенности Шевалье, - но в большом конфликте, обобщенно именуемом Вандея, не только участников, но и сторон - гораздо больше, чем две...
Я далее приведу кое-какие свидетельства - не для того, чтоб кого-то оправдать, а всего лишь потому, что полагаю, должны быть выслушаны все и каждая из стороны процесса - что бы ни понимать под словом "процесс", и как бы ни было порою противно выслушивать какую-то из сторон...

[EleonoreD]

...начну с признания неприсягнувшего священника Франсуа Шевалье

...начну с признания неприсягнувшего священника Франсуа Шевалье, которое приводит Жорес (т. 5, с. 354-355):
«Эти ужасы начались и непрерывно продолжались в Машкуле, резня, какую трудно себе вообразить. В первый день, т. е. в понедельник, 11 марта, захватывая патриотов, их одного за другим вели в тюрьму; но по дороге многие из них были убиты ударами палок, другие расстреляны. Правда, жандармерия и национальная гвардия имели неосторожность открыть огонь первыми, и, хотя они никого не убили и не ранили, во всяком случае тяжело, эта пальба послужила сигналом к войне. Им тотчас же ответили с несколько большим результатом, и за этим последовали бесчисленные убийства, кражи, грабежи и насилия.
Почти то же одновременно произошло в других небольших городах дистриктов, как в департаменте Нижняя Луара, так и в департаменте Вандея, таких, как Леже, Рошсервьер, Монтегю и другие, подобные им. Но ни один город не был так долго местом совершения жестокостей и мщения, как главный город края, Рец.
В окрестностях этого города восстание было всеобщим, и в силу перемены, которая показалась ниспосланной Провидением, те, кто в течение двух лет тешились тем, что заключали в тюрьму, преследовали и не давали покоя всем гражданам, испытали в этот момент возмездие. Грабеж, назначенный ими на 12-е число сего месяца, обратился против них самих. Не следует удивляться тому, что с этими зачинщиками междоусобных войн, раскола и революций обращались без всякого милосердия; сами они не пощадили никого и еще менее рассчитывали делать это в будущем.
Здесь не хочется оправдывать проявления бесчеловечности и беззакония проскрипций, к которым прибег народ во время этих трагических событий, но нельзя не увидеть божьей кары, постигшей Францию в целом и все ее части в отдельности...
В день грабежей в Машкуле в алтаре церкви женского монастыря Голгофы обнаружили чучело теленка, набитое соломой. По другую сторону стояла деревянная лошадь, недавно похищенная в соседнем приходе, где она служила для фехтовальных упражнений. Потом стало известно, что перед двумя этими идолами жители обоего пола этого несчастного города устраивали театральные представления и ночные таинственные вакханалии; некоторые говорят, что это были пасторали или невинные детские действа, посвященные рождению мессии; это более вероятно, но ничего не оправдывает, ибо алтарь не может служить сценой для мирского действа. По-видимому, всюду отреклись от бога, и нет таких кощунств, каким бы не предавались писатели и распутники как в общественных местах, так и в частных домах. Можно сказать, что эта злосчастная Революция — эпоха нечестивой подмены католических принципов язычеством... Можно ли после этого удивляться тому, что господь наконец отомстил за свое дело и отдал преступников, не ведавших более удержу, в карающие руки взбешенного населения?...
Каждый день, — прибавляет добрый пастырь, — был отмечен кровавыми делами, которые могут только вселить ужас во всякую честную душу и найти оправдание только в глазах философов. Следует, однако, признать, что даже близко не было совершено столько ужасных дел, как 2 сентября в Париже; не было даже ничего похожего. Однако дело дошло до того, что люди во всеуслышание говорили, что для мира необходимо и существенно важно не оставить во Франции ни одного патриота. Ярость народа была такова, что достаточно было присутствия на мессе, отслуженной самозванцами, чтобы сначала попасть в тюрьму, а затем быть забитым до смерти или расстрелянным под тем предлогом, что тюрьмы так же переполнены, как 2 сентября».

[EleonoreD]

далее -

Официальный доклад, составленный членом Конвента Виллером

Официальный доклад, составленный членом Конвента Виллером и скрепленный подписью его коллеги Фуше, наряду с описанием почти нечеловеческих жестокостей убедительно свидетельствует об ответственности руководителей. - тоже Жорес, т. 5, с. 356-359.
«Наиболее жестокими были старики, женщины и дети; женщины кричали: „Убей! Убей!", старики наносили удары, а дети воспевали победу. Одно из таких чудовищ бегало по улицам с охотничьим рогом; когда проходил гражданин, подавался сигнал „вижу" — это был сигнал к избиению; затем чудовище возвращалось на площадь, подавая сигнал к расправе; за ним следовали дети с криком: „Победа! Да здравствует король!"
Был схвачен конституционный священник Ле Тор. Варвары не убили его сразу: они наносили ему удары штыками в лицо, пока он не умер; его казнь продолжалась около десяти минут. Один из убивших его зверей, уходя, сказал: „Этот пройдоха священник все-таки прожил недолго".
Арестовали гражданина Пино вместе с его семнадцатилетним сыном. „Откажись от нации,— говорят ему разбойники,— и мы не причиним тебе зла". — „Нет, я умру верным отечеству! Да здравствует нация!" Его убивают. Палачи обращаются к его сыну: „Ты видел участь отца? Переходи к нам. Кричи: «Да здравствует король! Да здравствуют аристократы!» Мы не причиним тебе зла".—„Мой отец умер верным отечеству, я умру таким же. Да здравствует нация!" И его убивают.
Гражданин Пэно, мировой судья, тоже умер, воскликнув: „Да здравствует нация!"
11 и 12 марта на улицах было убито 44 патриота и почти столько же брошено в тюрьму.
Одну женщину (г-жу Сорен), у которой только что убили мужа, брата и одного из работников, эти варвары заставили взяться за ручку носилок, на которых лежало тело ее мужа, чтобы отнести его к могиле.
Заключенным не причинили зла, пока не приехал Шарет, главнокомандующий разбойников. Он приехал в Машкуль 14-го и тотчас же отправился на площадь, где обратился к своему отряду с речью, в которой особенно отметил опасности, угрожающие католической религии. Кончилось криками: «Да здравствуют король, дворянство и аристократы!»
С вечера все слесари были заняты изготовлением наручников с такими острыми краями, что несчастные узники не могли пошевелить руками, не изрезав запястья.
Среди крестьян и людей, переодетых крестьянами, находились бывшие дворяне, мужчины и женщины (согласно письму, опубликованному в «Монитёр», среди «фурий Машкуля» были три дочери Ларошфуко, переодетые крестьянками) 24, много неприсягнувших священников, в том числе бывший викарий Машкуля по имени Дрион (я его называю, так как надо, чтобы чудовища были известны так же, как известны герои). Ему предложили отслужить мессу в церкви. „Нет, — сказал он, — церковь еще не очищена после того, как из нее вышел конституционный священник". И что же он делает? Он велит воздвигнуть алтарь на том самом месте, где были казнены почти все граждане, и служит мессу, стоя в крови, которая еще текла; край его стихаря был в крови, но он закончил, провозгласив: „Господи, спаси короля!"
С пятницы 15 марта и до понедельника 22 апреля почти не проходило дня, не отмеченного убийствами. Чтобы до некоторой степени узаконить их в глазах тех, кто начинал уставать от них, Шарет писал письма, которые адресовал самому себе: то из Нанта, то из Парижа. Перед пасхой он публично прочитал одно из таких мнимых писем, в котором ему сообщали, что всем шестидесятилетним священникам, содержавшимся в нантской тюрьме, перерезали горло. Уже на другой день эта варварская хитрость возымела действие, на какое он рассчитывал. Убийцы бросились в тюрьмы; утром было убито 24 наших несчастных брата и 56 вечером, и эти людоеды говорили за ужином: „Мы сегодня хорошо разговелись!"
Они больше не забивали до смерти, а привязывали заключенных к длинной веревке, за руки (разбойники называли это своими „четками"); затем их отводили на широкий луг, где заставляли стать на колени перед большим рвом. Их расстреливали; затем дубинами и пиками приканчивали тех, кто еще был жив.
Гражданину Жуберу, председателю дистрикта, прежде чем убить его ударами вил и штыков, перепилили запястья.
Эти варвары закапывали людей заживо. Семнадцатилетний юноша по фамилии Жиго выбрался из-под трупов, но у него не было сил уйти далеко, и его вскоре схватили снова и убили. Еще 23 апреля на этом лугу, ставшем могилой для стольких честных несчастных граждан, видна была торчавшая из земли рука, вцепившаяся в пучок травы, которая, казалось, принадлежала человеку, хотевшему выбраться из могилы.
В Машкуле эти чудовища убили 542 граждан, и такое число жертв еще не утолило их ярости. Они хотели уничтожать женщин, и Шарет, чтобы осуществить это, написал себе еще одно письмо из Нанта, где ему сообщали об убийстве его жены, только что совершенном в этом городе. Всех гражданок немедленно отправили в тюрьму; но момент был неподходящий, и их выпустили.
Эти преступники уже делили между собой собственность граждан. Один из них сказал однажды своей жене: „Ты жаловалась, что обрабатываешь ферму исполу; ну вот, дарю ее тебе, я только что убил владельца".
Они говорили, что сражаются за веру, и священники, дабы ободрить их, уверяли их в том, что они попадут прямо в рай, если падут в бою, и в ад, если умрут, пытаясь убежать; впрочем, если они истинно веруют, то пуля их не возьмет.
Шарет и бывший викарий Машкуля, зная, что армия Бейссе находится в пути, боялись, как бы эта новость не вызвала в их войске панику. Они придумали способ пресечь дезертирство. Священник возвещает чудо; он привлекает к своей затее старика, в которого приказал сделать пятнадцать холостых выстрелов. И эти два негодяя носятся по улицам, сообщая, что с ними говорила настоятельница монастыря, умершая несколько лет назад. Их расспрашивают. Священник говорит, что святая посоветовала убивать только в бою и уверяла старика, перед которым встала, когда его расстреливали, что все синие умрут 22-го числа. Командующий Шарет велит зажечь свечи вокруг могилы мнимой святой; люди становятся на колени; священник кладет руку на надгробный камень и восклицает, что чувствует, как она поднимается. Тотчас же возвещают чудо и возносят молитвы; эта фантастическая церемония заканчивается призывом прийти завтра, чтобы узнать, что скажет святая, эти слова будут написаны позади небольшой статуи богоматери, стоящей в стенной нише. Что же сказала святая? Это был список всех жен патриотов, которых вместе с их детьми следовало убить в ночь на 22-е...»

[EleonoreD]

и наконец -

из последней защитной речи Карье - как ее приводит Бабёф в своём небезызвестном памфлете

из последней защитной речи Карье - как ее приводит Бабёф в своём небезызвестном памфлете (т. 3, с. 281-283):
«Кто не знает, — говорит он, — что в гражданских войнах применяются самые суровые репрессии? А была ли когда-нибудь гражданская война, в которой восставшие совершили бы столько ужасов, жестокостей, убийств и истреблений, как в Вандее? Сейчас, кажется, это забыто; но можно ли восстановить ужасную картину этого прошлого, не испытывая глубочайшего содрогания? Надо, однако, набросать эту картину.
Разбойники дали первый сигнал и первый пример убийств и истреблений: Машкуль был первым театром, где разыгрались эти ужасные события. Разбойники там в куски изрубили 800 патриотов; их похоронили еще полуживыми, прикрыли только землей их тела, оставив открытыми руки и ноги; их жен связали, заставили присутствовать при казни мужей; затем их вместе с детьми живыми пригвоздили всеми членами к дверям их домов, и так их убивали, пронзая тысячью ударов. Конституционный священник был проколот насквозь и в таком виде его водили по улицам Машкуля, предварительно изуродовав самые чувствительные части его тела; еще живым его пригвоздили к дереву свободы. И среди крови и изуродованных трупов священник вандейцев служил мессу.
В болотах Нор перебили батальон, насчитывавший 600 сынов Нанта, а затем искалечили их тела.
В Шоле разбойники повторили ужасные сцены, разыгравшиеся в Машкуле: они подвергли патриотов самым ужасным пыткам; до того как лишить их жизни, они пригвождали женщин и детей живыми к дверям домов и затем пронзали их ударами. Они производили эти неслыханные пытки повсюду, где им встречались патриоты или мирные жители, не желавшие пополнить их ряды.
Когда они захватили Сомюр, все, кто имел репутацию патриота, погибли в самых ужасных мучениях: женщины с детьми на руках выбрасывались в окно; эти тигры волокли их по улицам, а затем закалывали.
Мучения, которым они подвергали наших храбрых защитников, были не менее жестоки; расстрелы и убийства штыками почти не считались варварством; самым обыденным представлялось подвешивать людей за ноги к деревьям и зажигать под их головами костер или живыми пригвождать их к деревьям, закладывать им патроны в нос и в рот, зажигать их, обрекая жертвы на смерть в этих ужасных муках. Мы не могли сделать в Вандее ни одного шага, не встречая этих ужасных, раздирающих душу картин. В одном месте, вступая в деревню, мы видели наших храбрых защитников, изрезанных на куски или пригвожденных к дверям домов; в другом месте нашим взорам представали подвешенные на деревьях или изгородях обезображенные трупы наших храбрых братьев по оружию, полусожженные, а иногда почти полностью обгоревшие; еще дальше мы находили их бездыханные тела, привязанные или пригвожденные к деревьям или столбам, изуродованные, пронзенные штыками, с сожженными, обугленными лицами.
Разбойники не ограничивались этими бесчеловечными пытками; они набивали свои печи нашими храбрыми защитниками, разжигали в них огонь и таким жестоким образом истребляли их.
Ныне эти каннибалы придумали новый вид пытки: у защитников Республики, которых берут в плен, отрезают нос, руки, ноги и после этого бросают их в темные карцеры.
Нельзя, стало быть, удивляться тому, что при виде стольких жестокостей мы иногда прибегали к довольно суровым карательным мерам; с возвращением спокойствия они заставляют людей гуманных содрогаться; но нельзя останавливать их взоры на этом, надо обратить их на то время, на те обстоятельства, которые вызвали подобные методы. Каково же было наше политическое положение, когда эти меры применялись? С севера до юга наши границы были нарушены; измена дезорганизовала наши армии; внутри страны все было объято огнем, Тулон был продан англичанам; Марсель, Лион, Бордо, взявшись за оружие, вместе со всеми департаментами Юга образовали единый фронт, угрожающий Республике; все департаменты Северо-Запада находились в волнении и вооружались против Национального конвента; Вандея стала грозной в результате своих побед; вся бывшая Бретань пребывала в состоянии поистине тревожного возбуждения; ее побережью и портам угрожал десант в 30 тыс. англичан или эмигрантов, расположившихся близ островов Джерси и Гернси; департамент Морбиан находился в состоянии открытого восстания; Нант, окруженный разбойниками, опустошаемый заразой, перебивался со дня на день, с трудом добывая себе продовольствие; разбойники проникли в город, поддерживали связи со многими жителями Нанта, которые пополняли их ряды, помогали оружием и боеприпасами; разбойники подняли бунт в тюрьмах, в городе готовился большой заговор. Вот в таком положении, среди стольких врагов, опасностей и трудностей находился город Нант с его слабым гарнизоном. Убитые и замученные разбойниками братья, родные, друзья взывали к мести, и память о них неустанно возбуждала это чувство. Можно ли сейчас удивляться тому, что такое множество опасностей, с одной стороны, и такое множество жестокостей — с другой, вызвали крайние меры? И можно ли сегодня, согласуясь с изменившимся направлением общественного мнения, хладнокровно судить о том, что в прошлом году вершилось среди бурь, опасностей и острых нужд, когда перед глазами стоял только окровавленный образ Родины, когда невозможно было руководствоваться иным правилом, иной мерой, иным законом, кроме спасения народа?»

- если он своими глазами видел хоть часть из того, о чем говорит (а свидетели, которых он добивался, доставлены и допрошены не были!) - не удивлюсь, если у него в какой-то момент могла и крыша поехать...

но обратим также внимание и на то, что говорит священник о необходимости уничтожения всех патриотов, и на то, как обесчеловечивается во всех трёх свидетельствах - образ противника...

ну и еще

ну и еще - не исключу, что рассказы про убийства детей, в силу их повторяемости обеими сторонами, могут оказаться такой же мифологией, как и одежда из человеческой кожи...