Жюль Мишле. "История французской революции"

Долгожданная новость!
С удовольствием сообщаю, что издательство Ладомир выпускает уже в сентябре в серии "Литературные памятники" знаменитый труд Жюля Мишле:
Жюль Мишле
История французской революции
В шести томах
Литературные памятники
Издание подготовили: Ю.В. Гусева, А.В. Гордон, Н.Т. Пахсарьян
Ответственный редактор: С.Л. Фокин

Приведу здесь издательскую аннотацию

Приведу здесь издательскую аннотацию:
Первый русский полный научно комментированный перевод лучшего произведения «отца исторического знания», «творца истории Франции», ярчайшего представителя романтической историографии Жюля Мишле (1798—1874). Будучи самым известным историко-документальным художественным повествованием об одном из важнейших событий в истории человечества, «История Французской революции» (1847—1853) — в силу своей грандиозности — до сих пор оказывалась вне внимания отечественных издателей.

Хорошо документированная, охватывающая практически все аспекты революционных событий во Франции 1789—1794 гг., полная тонких наблюдений, она представляет собой не только историческое, но и выдающееся литературное произведение романтической эпохи. Под пером Ж. Мишле, считающегося одним из крупнейших французских стилистов XIX в., история Франции получила художественное воплощение, равное которому в историографии найти затруднительно. Это повествование, основанное на архивных источниках, многие из которых впоследствии были утрачены, и свидетельствах современников, читается как увлекательный роман, а сила созданных автором художественных образов героев и событий такова, что оказала влияние как на последующую историографию Французской революции, так и в целом на французскую литературу.

«Поэма о французском народе» — вот наиболее емкое определение, которое получил бессмертный труд Ж. Мишле.

Издание снабжено обширным научным (по глубине и охвату — энциклопедическим) аппаратом, отражающим современное состояние историографии и литературоведения, в том числе обстоятельными статьями, подробнейшим комментарием, аннотированным именным указателем и хронологическими таблицами.

Шеститомник богато иллюстрирован: воспроизведено около 500 гравюр из прижизненных изданий Мишле и его современников.

По этой ссылке издательство предлагает познакомиться с некоторыми страницами из разных томов

Однако иллюстративный материал к сочинению Мишле этим не ограничивается!
Издательство выпускает также подарочное коллекционное издание, дополняемое четырьмя большими книгами с разнообразным иллюстративным материалом

А Независимая газета, оказывается, ещё в июле познакомила своих читателей с фрагментом книги

---

Термидор. Стихи

9 термидора II года

… «Отечество в опасности!.. Измена!..
Так вот они защитники крестьян!..
Предатели!.. Для них я лишь Сеян,
А правосудье только грязь и пена…


Гарнье де Л’Об – трусливая гиена
Рассвирепел, и ненавистью пьян
Как волк по клетке мечется Талльян,
И блещет злобой взор Билльо-Варрена.


Погибло все!.. О, Франция, судьба
Твоя жалка!..» Сен-Жюст, Кутон, Леба
Безмолвствуют средь яростного стона,


И опершись в бессильи на барьер,
Под вопли: «Смерть тирану!.. Кровь Дантона
Душит его!..» бледнеет Робеспьер.

Николай Минаев.
1940 г. 22 августа. Четверг.
Москва

---ооОоо---

Историк был талантлив в меру
и — торжества настала дата:
он вскрыл ошибки Робеспьера
и скоро станет кандидатом.
Архивной пылью пропитался,
но доказал неоспоримо,
в чем Неподкупный ошибался
и почему — непоправимо.
Его солидную работу
бранить за мелочи не стоит…
И все ж, дружок! Оставь заботы
и помечтай.
Ведь ты — историк.

Представь себе, что ты — в Конвенте, когда камзол
промок от пота, когда на каждом документе печатью —
отблеск эшафота, когда звонок не слышен в шуме,
когда людей звереют лица… и ты идешь к пустой трибуне
под хриплый ропот якобинцев… И вот, ссылаясь на
примеры, не слыша брани и проклятий, ты!
критикуешь!! Робеспьера!!! — совсем, как в автореферате…
Как перед стареньким доцентом, что дал тебе когда-то
тему, ты представляешь документы, ты чертишь выкладки
и схемы… Но в зале — вой: «Да как он смеет?!», и,
темляком метя по доскам, уже идет к тебе гвардеец,
а за окном скрипит повозка… В лицо — плевки.
Сверкают шпаги. Тебя ведут по коридору…

Историк прячет в стол бумаги.
До наступленья термидора.

Лев Вершинин,
1980

---ооОоо---

Историки вправе гордиться бесполым
Законным и хладным забвеньем легенд.
Но я человек. Я отчаянья полон.
Итак, в Тюильри заседает Конвент.

Но дальше от их передряги торговой!
Идем в средоточие уличной тьмы.
Присмотримся к лицам. Послушаем говор.
Статисты. Толпа. Человечество. Мы.

Жаргон красноглазых, небритых, отважных.
Тут сразу почувствуешь, только свяжись:
Пора начинать. Остальное – неважно.
За порох, за песню, за равенство – жизнь.

У секций нет связи со штабом восстанья,
У секция бессонница. Главное – тут,
В той группе, которая бронзою станет,
Чьи клятвы как тучи над веком растут.

Язык их растрепан, но все еще крепок.
Эпоха кончается, как началась.
Узнаешь ее по чеканке свирепых,
Затравленных жестов, по впадинам глаз.

И вот они гибнут. Но тут же, сейчас же,
Добыты из пепла природы навек –
В загадочных ссадинах, в дыме и в саже, -
Сен-Жюст. Робеспьер… Человек. Человек…

Светает. Вот подлая пушка, бабахнув,
Разбила кольцо инсургентов. Отбой.
Распахнута настежь История. Пахнут
Часы эти славой, бессудьем, судьбой.

Я занавес дал. Я не вправе помочь им.
А ночь между тем продолжает лететь.
Историки знают конец этой ночи.
А мне комментарии некуда деть.

Павел Антокольский.
из поэмы "Робеспьер и Горгона"
1928

---

Виртуальная выставка «Великая французская революция. Год 1792»

Виртуальная выставка «Великая французская революция. Год 1792»
Музей-панорама «Бородинская битва»
С 15 АПРЕЛЯ 2022 ПО 1 ЯНВАРЯ 2023

Виртуальнуая выставка «Великая французская революция. Год 1792» является четвертой частью проекта к 230-летию Великой Французской революции (1789-1799).

В основе проекта — гравюры из серии «Исторические картины Французской революции», которая многократно переиздавалась с дополнениями в 1791–1817 годы. Работу над серией начал французский художник Жан-Луи Приер в 1791 году. Он понимал, что на его глазах буквально творится история, и спешил запечатлеть ее карандашом художника. После его смерти в 1795 году работу над серией продолжили Ж.Дюплесси-Берто, П.-Г.Берто.

«Исторические картины Французской революции» включают документально точные изображения событий и ритуалов разных периодов Французской революции. 1792-й год принес свержение королевской власти и начало почти десятилетнего периода «революционных войн».

Каждая гравюра выставки сопровождается подробным историческим комментарием.

Далее - ссылки на каждую из четырёх виртуальных выставок - и в качестве примера - по одной из представленных гравюр. Настоятельно рекомендую - обратите внимание, какие события 1789-1790-1791-1792 представлялись значимыми создателям этого альбома, а также на современные нам пояснения к гравюрам!

Великая французская революция. Год 1789



Великая французская революция. Год 1790



Великая французская революция. Год 1791



Великая французская революция. Год 1792

---

La Patrie en Danger, le 11 Juillet 1792

20 апреля 1792 король Людовик XVI от имени Национального собрания объявил войну королю Венгрии и Богемии (императором Священной Римской империи Франц был коронован 7 июля 1792). С первых месяцев ситуация на театрах военных действий складывалась для Франции неблагоприятно.
Декрет 11 июля, объявляющий Отечество в опасности, и два Воззвания Национального Законодательного собрания приводятся по изданию:
Французская революция в документах / Сост. Я.М.Захер. — С. 141–143

Декрет Законодательного Собрания от 11 июля 1792 г. «Об объявлении отечества в опасности»
В связи с ухудшением обстановки на фронте, после того, как французская армия потерпела ряд тяжелых поражений, 11 июля 1792 г. Законодательное Собрание приняло декрет «Об объявлении отечества в опасности». Согласно этому декрету все пригодные к военной службе мужчины подлежали призыву в армию.

Многочисленные войска приближаются к нашим границам. Все те, кому свобода внушает ужас, вооружаются против нашей конституции.
Граждане, отечество в опасности!
Пусть желающие иметь честь выступить первыми на защиту того, что они имеют самого дорогого, неизменно помнят, что они французы и что они свободны, пусть их сограждане поддерживают на местах безопасность личности и имущества, пусть должностные лица внимательно бодрствуют и пусть все со спокойным мужеством, являющимся признаком истинной силы, ждут призыва закона, чтобы начать действовать, и тогда отечество будет спасено.


(Франсуа Жерар)

Воззвание Законодательного Собрания к французской армии от 11 июля 1792 г.

Воззвание Законодательного Собрания к французской армии от 11 июля 1792 г.
Воззвание Законодательного Собрания к французской армии от 11 июля 1792 г. было опубликовано одновременно с принятием декрета «Об объявлении отечества в опасности».

Храбрые воины! Национальное Собрание только что провозгласило, что отечество в опасности; это значит, что оно провозгласило силу государства; это значит, что оно возвестило, что вскоре французское юношество соберется под знаменем свободы. Вы научите его побеждать, вы укажете ему путь к славе. При сигнале об опасности отечества, вы почувствуете, что ваша энергия возрастает. Но пусть, воины, пусть дисциплина направляет движения вашей энергии, ибо она одна — ручательство победы. Обладайте тем спокойным и холодным мужеством, которое должно дать вам сознание ваших сил. Настоящая армия — это огромное тело, приводимое в движение одной головой. Оно ни на что не способно, если в нем нет безусловного повиновения от чина к чину, от солдата до генерала...
Не забывайте, что речь идет о нападении на вашу конституцию! Вас хотят исключить из доблестного числа свободных народов. Пусть! Храбрые воины, конституция должна восторжествовать или французский народ покроет себя несмываемым позором! Ваши сограждане со всех сторон стараются вам помочь. Будьте уверены — нет ни одного француза, который бы заколебался. Нет ни одного, который бы в дни опасности или славы рискнул обесчестить всю свою жизнь постыдной и трусливой бездеятельностью. Каким несчастным был бы тот, кто не смог бы сказать своим детям или своим согражданам: «И я также сражался, когда нападали на нашу свободу, и я принимал участие в той битве, в которой французское оружие восторжествовало над врагами, я защищал подступы города, на который они тщетно нападали, и моя кровь текла за отечество, за свободу, за равенство!».

Воззвание Законодательного Собрания к французам от 11 июля 1792 г.

Воззвание Законодательного Собрания к французам от 11 июля 1792 г.
Воззвание Законодательного Собрания к французам от 11 июля 1792 г. было опубликовано одновременно с принятием декрета «Об объявлении отечества в опасности».

Ваша конституция покоится на принципах вечной справедливости. Для ее уничтожения образован союз королей. Их батальоны приближаются, они многочисленны, подчинены строгой дисциплине и издавна упражняются в военном искусстве. Не чувствуете ли вы, что ваше мужество воспламеняется благородным пылом? Неужели вы потерпите, чтобы иноземные орды устремились, как разрушительный поток, на ваши поля, чтобы они опустошили наше отечество огнем и мечом, одним словом, чтобы они отяготели вас цепями, окрашенными кровью того, что вы имеете самого дорогого?
Наши армии еще не готовы. Неблагоразумная беззаботность слишком рано умерила порывы патриотизма; наборы не имели того успеха, на которые рассчитывали ваши представители. Внутренние волнения увеличили трудность нашего положения, и наши враги предаются безумным надеждам, являющимся для нас оскорблением.
Спешите, граждане! Спасите свободу и отомстите за вашу честь! Национальное Собрание объявило, что отечество в опасности...
Не думайте, что эта декларация есть результат страха, недостойного ни Собрания, ни вас. Вы дали клятву жить свободными или умереть. Национальное Собрание знает, что вы сдержите эту клятву, и оно клянется подать вам к тому пример; но дело идет не о пренебрежении к смерти, а о победе. Она возможна, если вы откажетесь от вашей ненависти, если вы забудете ваши политические разногласия, если вы присоединитесь к общему делу, если вы будете неустанно наблюдать за внутренним врагом, если вы будете предупреждать всякие беспорядки и вытекающие из них отдельные насилия, если в государстве укрепится власть закона и, отвечая на призыв отечества организованным выступлением, вы поспешите к границам и в лагери с великодушным энтузиазмом свободы и с глубоким чувством долга солдата-гражданина.
Французы! Уже четыре года предупреждаем мы вас, сражающихся против деспотизма, об угрожающих вам опасностях и призываем к необходимым усилиям для их преодоления. Мы указываем Вам на угрожающую пропасть. Какая слава ожидает Вас после того, как вы перейдете через нее! На вас взирают народы; поразите же их величественным выявлением ваших сил и вашего характера!
Итак, — единение! Уважение к законам! Непоколебимое мужество — и скоро победа увенчает пальмовой ветвью алтарь свободы, и народы, которые теперь вооружаются против вашей конституции, будут стремиться соединиться с вами узами нежного братства. Скоро, благодаря победному миру, укрепятся основы вашего управления и вы, наконец, соберете все плоды революции и вашим счастьем уготовите счастье и для вашего потомства.

В тот же день, 11 июля 1792, с речью в Якобинском клубе выступил Максимилиан Робеспьер. Напомню, что в это время он не занимает никакой должности, и является частным лицом

Максимилиан Робеспьер. Речь, произнесенная в Якобинском клубе 11 июля 1792 г. по поводу объявления отечества в опасности

Максимилиан Робеспьер. Речь, произнесенная в Якобинском клубе 11 июля 1792 г. по поводу объявления отечества в опасности
Пора отложить в сторону всякие личные интересы, чтобы заняться исключительно государственными интересами. Это убеждение было начертано во всех сердцах, ныне торжественный декрет обязывает нас к этому.
Что представляет собою этот декрет? Пустая ли это формула, лишенная смысла? Оружие ли это, посредством которого деспотизм рассчитывает подавить свободу, угнетать ее истинных поклонников? Нет, и не напрасно граждане из департаментов объединяются под лозунгом: «Отечество в опасности!»
Отечество в опасности! Все сказано этими словами для пылких сердец, исполненных любви к родине и к свободе. Эта формула не сообщает нам каких-либо новых фактов. И до этого заявления мы знали, что во главе наших армий стоит генерал-заговорщик; мы знали, что развращенный двор без устали интригует против нашей свободы и нашей конституции. Если Национальное собрание провозгласило эту внушительную формулу, то не для того, чтобы нас осведомить. Эти слова, отечество в опасности, это призыв ко всей нации развернуть всю энергию, на которую она способна, чтобы отразить эти опасности.
Нация хорошо знала об этих опасностях, но она, казалось, пребывала на краю бездны в состоянии оцепенения, и Национальное собрание решило исторгнуть ее из этого летаргического сна. Произнося эту формулу, Национальное собрание хотело, таким образом, сказать: напрасно мы вырабатываем хорошие законы, если исполнительная власть не обеспечивает их исполнения, если она ставит им препоны своими коварными вето, если развращенные правители тайно сговариваются с двором, чтобы убить конституцию при помощи конституции; напрасно армии, состоящие из храбрых солдат-патриотов, подвергают опасности их жизни и сражаются, победоносно наступая, если их останавливают или бросают в бой лишь для того, чтобы они были раздавлены противником, численно вдвое превосходящим их. В столь критических обстоятельствах недостаточно обычных средств. Французы, спасайте себя.
Или эта торжественная декларация означает то, что я только что изложил, или она лишь акт измены, поскольку она показывает нации, каким опасностям она подвергается, не оставляя ей возможности принять те меры, которые она сочтет пригодными, чтобы спасти ее. Уже некоторые враги свободы надеялись использовать эту формулу для злодейских целей, и когда, после принятия этой декларации, такой человек, как Воблан, предложил проект обращения к армии, я сказал себе: раз эта формула не пугает такого рода людей, стало быть, они рассчитывают извлечь из нее выгоду[1].
Эти люди, правда, скажут вам: отечество в опасности. Но откуда грозят отечеству опасности? Со стороны двора? Нет, ибо двор стоит за конституцию, за повиновение законам. Со стороны священников, разжигающих гражданскую войну? Нет, ибо что могут сделать изолированные люди, лишенные всяких средств соблазна? Со стороны дворянства, стремящегося вернуть себе свои привилегии? Нет, ибо дворяне командуют вашими армиями, отстаивая дело равенства. Если родине угрожает опасность, так это со стороны граждан, объединившихся в общества, чтобы наблюдать за действиями избранных ими должностных лиц, со стороны народа, не желающего, чтобы его вели вслепую, со стороны тех должностных лиц народа, которые не захотели продать своего таланта или своего молчания заговорщикам. Такого рода людей эта формула не стеснит; они ее будут толковать так, как они толкуют конституцию, в которой они умудряются найти средства для ее уничтожения.
Для нас, желающих лишь общего блага человечества, отечество в опасности потому, что существует мерзкий и неисправимый двор; отечество в опасности потому, что низкопоклонство и соблазны позволили двору привлечь на свою сторону правителей настолько низких, что они падают ниц перед ним и, хотя они только что вышли из собраний, где они льстили народу, чтобы получить посты, они настолько низки, подобно правителям департаментов Соммы, Па-де-Кале и других, что вступают в преступный сговор с двором против свободы. Отечество в опасности потому, что на основе свободы поднялся аристократический класс, люди, стремящиеся лишь к тому, чтобы превратить своих братьев в каннибалов, потому что есть генеральный штаб, который, несмотря на то, что он уволен Национальным собранием, продолжает существовать и плести заговоры.
Как же не быть отечеству в опасности, когда тот генерал, которого считали генералом французов, тогда как он просто генерал Венского двора, интересы и язык которого он считает своими, когда этот генерал попирает ногами французскую нацию, оскорбляя ее представителей? Как не быть отечеству в опасности, когда такой человек окружает своими эмиссарами и своими соучастниками другого генерала[2], когда пожар Куртре — единственный залог преданности, который мы даем брабансонцам, когда этот Жарри остается безнаказанным, а мы оставляем завоеванное нами и даем вражеским державам время, чтобы собрать свои силы?[3]
Вот где, по мнению всей нации, причина угрожающих нам опасностей. Эти опасности исчезнут только тогда, когда эта причина будет вырвана с корнем. Если б убрали этого генерала, виновника всех наших бед, война была бы кончена, Брабант был бы свободен, все эти маленькие электоры[4] уже давно лишились бы своих тронов и своих подданных, свобода была бы прочно закреплена на беретах Рейна и Шельды и образовала бы вокруг наших границ непреодолимый барьер свободных людей.
Свобода будет в опасности до тех пор, пока Лафайет будет во главе наших армий, пока управление департаментами будет доверено людям столь бесстыдным, что они смеют преследовать тех единственных должностных лиц, которых чтит и уважает народ.
Я надеюсь, что не пройдет и трех дней, как мы будем освобождены от нашего опаснейшего врага, что декрет освободит нас, наконец, от Лафайета, ибо без такого декрета можем ли мы пытаться сражаться за свободу![5] Вправе ли мы льстить себя надеждой на то, что не будет больше администраторов, оказывающих сопротивление не власти двора, а народному суверенитету. Будем надеяться, что в самом лоне Национального собрания, люди, обязанные всем своим существованием народу, не посмеют делить нацию на австрийскую сторону и французскую сторону.
Если через месяц отечество все еще будет в опасности, если положение вещей не изменится радикально, придется сказать, что нация погибла. Я всегда был апостолом конституции, защитником законов, но первым законом является тот, на котором зиждется конституция, свобода, равенство. Итак, нужна та конституция, которая была провозглашена, но она нужна вся целиком, и она должна быть скрупулезно соблюдена для спасения народа, без чего слово «конституция» становится лишь паролем, объединяющим мятежников, которые захотят овладеть им и использовать его для борьбы против свободы. Руководствуясь этими принципами, я составил обращение к федератам, которое я сейчас зачитаю, если это угодно Обществу[6].
__________
[1] От имени Комиссии двенадцати, созданной 17 июня 1792 г. «для спасения конституции, свободы и государства», и объединенного дипломатического и военного комитета Воблан предложил Законодательному собранию утвердить послание к французской армии с тем, чтобы возвестить о принятом декрете «Отечество в опасности!». Предложение было принято. Воблан Винсен-Мари-Въено (1756-1845), граф, член Законодательного собрания в 1791 г.
[2] Робеспьер указывает на попытку Лафайета заставить генерала Люкнера двинуть войска на революционный Париж. Люкнер Никола (1722-1794) — прусский полковник, затем французский маршал, командовал Северной армией, обвинен в государственной измене и гильотинирован в январе l794 г.
[3] Авангард Люкнера, под командованием Жарри, был атакован австрийцами 29 июня, которые сумели проникнуть в предместье Куртре. Жарри удалось оттеснить австрийцев из Куртре, после чего он приказал поджечь дома «из тактических соображений». Учредительное собрание направило запрос о беззаконной деятельности Жарри в Комиссию двенадцати. Жарри Этъен-Огюст-Гедеон (1764-1823), барон, генерал, перешел на сторону революции, занимал командные должности в революционной армии.
[4] Имеются в виду архиепископы Гревский, Майнцский и Кельнский.
[5] Доклад Комиссии двенадцати но делу Лафайета и Люкнера был представлен лишь 20 июля, и после долгой дискуссии Собрание ограничилось тем, что 22 июля потребовало от обоих генералов представить объяснения в письменном виде.
[6] В № 157 «Révolutions de Paris» в статье «Отечество в опасности!» объявлялось о том, что Людовик XVI должен быть отрешен от власти на весь период войны.

Робеспьер М. Избранные произведения Т. 1 — С. 347-350

Сравните с тем, что говорил Робеспьер, предостерегая против развязывания войны! - я напоминала об этих речах пару месяцев назад

---

В этот день 8 лет назад - защитить имя робеспьера

Вновь - напоминание lj - с дополнительной небезынтересной информацией...

Этот пост был опубликован 8 лет назад!

В 2014 году мэрия Марселя захотела переименовать городскую площадь, носящую имя Робеспьера. Именно против этого переименования была направлена петиция, о которой я сообщала 8 лет назад - и подписывали её не только марсельцы, не только французы, но и граждане других стран. В самом Марселе проходили манифестации, и между прочим, тем, кто подписал петицию, прходили приглашения принять участие в этих манифестациях.

В итоге мэрии пришлось отказаться от своей идеи, и площадь в Марселе по-прежнему носит имя Робеспьера.

А вот здесь - вы можете найти информацию о том, как это в Марселе происходило - а я покажу здесь некоторые фото - в том числе и с указанной страницы...

Участник манифестации с самодельным дополнением к уличной табличке...

...вот так:


- а это фото - тоже 2014 года - судя по всему, официальной таблички: сравните пояснения к имени!!!

...пригляделась внимательнее - и мне кажется, именно это официальное пояснение заклеено во время манифестации самодельным!!!

И пара больших сканов газетных страниц

И пара больших сканов газетных страниц (кликабельны):

---

Гравюры по рисункам Лакоши - 2

Продолжение коллекции гравюр по рисункам Лакоши.
Начало - здесь

Бурбоны

Бурбоны

Людовик XVI


Мария-Антуанетта


Мадам Елизавета


Герцог Орлеанский


Принцесса де Ламбаль

Бонапарты

Бонапарты

молодой Бонапарт


Жозефина


Люсьен Бонапарт

Военачальники

Военачальники

адмирал Брюе д’Эгалье


генерал Шампионе


генерал Дюмурье


генерал Гош


генерал Жубер


генерал Журдан


генерал Клебер


Ла Тур д’Овернь, первый гренадёр Республики


генерал Марсо


генерал Моро


генерал Пишегрю

Вандея

Вандея

Боншан


Кателино


Шаретт


Ларошжаклен


Пюизе

---

Гравюры по рисункам Лакоши - 1

Недавно я показала здесь полную серию гравюр по рисункам Раффе, выполненных для издания "Истории жирондистов" Альфонса де Ламартина, а также напомнила о ещё двух сериях рисунков - "Монтаньяры" Филиппа-Огюста Жанрона и портретная серия Михаила Соколова

Мне самой это напомнило о давнем уже замысле - собрать вместе и показать здесь портретную серию Александра Лакоши, чьи рисунки, как и рисунки Огюста Раффе, выгодно отличает от большей части известных портретных серий XIX века, посвящённых Революции, живость и верность прижизненным портретным.

С одним из портретов этой серии я вас уже знакомила, - и пожалуй воспроизведу то, что написала тогда:

'О художнике и гравёре Александре Лакоши (Lacauchie) мне неизвестно практически ничего, кроме того, что он работал в 30-е - 40-е годы XIX века и скорее всего был связан с театром: он является автором громадного количества портретов театральных артистов в образах и костюмах персонажей, роли которых принесли им славу.
Созданная им серия портретных изображений, связанных с Революцией, несколько менее популярна, но по качеству не уступает, на мой взгляд, известной портретной серии по рисункам Раффе (конец 40-х гг. XIX века, для "Истории жирондистов" Альфонса де Ламартина). Можно предположить, что рисовал Лакоши для "Galerie historique de la Révolution française" par Albert Maurin, édition de 1843. - Однако большая часть гравюр, встречающихся в Сети - из более позднего издания, 1849 года, для которого, похоже, все рисунки были отгравированы заново...' - А некоторые портреты вообще заменены совершенно другими...

Дело в том, что на более ранних гравюрах (встречаются датировки от 1834 года) указано имя художника, но не указано имя гравировщика, только издатель (Imp Rigo frères et Cie), и по тому, как отличаются разные экземпляры, можно предположить, что литографировал и вручную тонировал гравюры сам художник. Ну а в чём их отличие от гравюр 1849 года - можно увидеть на примере в том давнем посте (и дополнительно - здесь)

Я постаралась собрать преимущественно репродукции именно первого издания, хотя в нескольких случаях мне это не удалось. И поскольку набралось их более пятидесяти - разделяю свою коллекцию на две части (все изображения без рамок и паспарту!)

Портреты участников Революции - в алфавитном порядке французского языка

Портреты участников Революции - в алфавитном порядке французского языка

Бабёф


Байи


Барбару


Барер


Барнав


Баррас


Буасси д'Англа


Бриссо


Карно


Колло д'Эрбуа


Дантон


Демулен


Фабр д'Эгдантин


Фукье-Тенвиль


Лафайет


Мальзерб


Марат


Шарлотта Корде


аббат Мори


Мирабо


Некер


Петион


Робеспьер


Катрин Тео


мадам Ролан


Сен-Жюст


аббат Сийес


мадам Тальен


Верньо


Продолжение: Бурбоны - Бонапарты - Военачальники - Вандея

---

8 июня 2022 - 20 прериаля CCXXX, день Праздника Верховного существа

В нынешнем году 20 прериаля также пришлось на 8 июня, как и в 1794 - но на сей раз это не воскресенье...
В прошлом году я дала ссылки на разнообразные материалы, связанные с этим праздником, сегодня добавлю к ним несколько изображений времён Революции

Начало шествия, Национальный Сад (быв. Сад Тюильри)

Марсово поле

Марсово поле

Надпись над входом в храм

Надпись над входом в храм

Революционный веер

Революционный веер

Стихи Анастасии Кравец

Стихи Анастасии Кравец
Бог Робеспьера

Я с детства не любил обряды,
Пустую тьму ненужных слов.
Косые, ханжеские взгляды.
И мир, что создан из оков.

Увы, невинное созданье,
Я думал, взрослые не лгут,
И правда их увещеванья...
Но сердце прочь рвалось из пут!

Душой наивной, но печальной
Я мёртвых букв постичь не мог.
И некий свет, большой и дальний,
Твердил: священники – не Бог...

Я понял, Бог – не смех тирана,
Не стены мрачные тюрьмы,
Не кровоточащая рана.
Он тот, к кому стремимся мы...

Он не поддержит право сильных,
Не оправдает в мире зло,
Не будет рад слезам обильным...
С ним на душе всегда светло!

Нет, он не враг людскому счастью.
В сердцах он начертал права:
И в тех, что обладают властью,
И в тех, что рабский сон сковал.

Творец Вселенной любит слабых,
Невинных от меча хранит.
Не оставляет жертву в лапах
Чудовищ. С нами говорит...

Он обещает нам надежду
Вернуть утраченных давно...
Мы плоть оставим, как одежду...
Но там, за гробом, не темно!

Разлитая в природе сила...
Он дух, что нежно будит нас.
Лучи весеннего светила,
Счастливый блеск любимых глаз...

Элизабет, постой, малышка.
Не отвергай его, дитя!
Опорой станет нам Всевышний
В жестоких вражеских сетях...

Мой Бог! Вот силы на исходе...
Пока я вижу эту синь...
В последний час, на эшафоте,
Меня в страданьях не покинь!

7 апреля 2022 г.

---

В этот день 13 лет назад - 6 июня. Пушкин и Французская революция: Марат, Робеспьер и

Вновь - напоминание lj - с небезынтересными добавлениями

Этот пост был опубликован 13 лет назад!

В тот год я собрала кое-какие рисунки Пушкина, так или иначе связпнные с его интересом к Французской революции - и некоторые свидетельства о Давиде Ивановиче де Будри - но не использовала тогда рисунок Иличевского, лицейского однокашника Пушкина:



Кроме того с тех пор появилось две статьи, посвящённые Давиду де Будри, брату Марата:
Антонов Виктор Васильевич. Брат Марата в России // Московский журнал. 2011. N. 2(242). С. 68-74
Гëц Ш. ПУТЬ ДАВИДА (МАРАТА) ДЕ БУДРИ: От частного воспитателя до преподавателя Царскосельского лицея // Французский ежегодник. 2011. С. 315-328

---

Гравюры по рисункам Раффе - все тридцать девять!

В середине марта lj напомнил мне про найденную некогда на ebay почти полную подборку гравюр по рисункам Раффе - ко второму изданию "Истории жирондистов" Ламартина (между прочим, они были использованы в одном из русских изданий начала ХХ века!)

Поскольку полный комплект нигде в сети не встречала - предлагаю их вашему вниманию!

Пусть первой будет Богиня Разума


А далее -

начну с Бурбонов - и затем - в алфавитном порядке французского языка

начну с Бурбонов - и затем - в алфавитном порядке французского языка

Людовик XVI


Мария-Антунетта


Герцог Орлеанский - Филипп Эгалите


Герцог Шартрский, его сын, будущий король Луи-Филипп


Байи


Барбару


Барнав


Баррас


Барер


Бийо-Варенн


Бриссо


Бюзо


Камбон


Карно


Колло д'Эрбуа


Кутон


Дантон


Демулен


Друэ


Дюмурье


Фукье-Тенвиль


Жансоннэ


Аббат Грегуар


Г(ю)аде


Лафайет


Марат


Шарлотта Корде


Мирабо


Петион


Робеспьер


Ролан


Мадам Ролан


Сен-Жюст


Сантерр


Тальен


Теруань де Мирекур


Валазе


Верньо

---

...картинки с выставки...

Мне кажется, эта наволочка из Анжера была у меня только в комментариях...



Но вот вчера на открытии выставки "Жизнь Замечательных Котов" увидела две картины Оксаны Антопуло, которые, как мне показались, очень с ней гармонируют...

---

В этот день 7 лет назад - Парижская Коммуна 1871: Пер-Лашез и музей в Сен-Дени

...также из напоминаний ЖЖ - ради стихов Леонида Чикина...

Этот пост был опубликован 7 лет назад!

Добавлю прошлогоднее - Парижская Коммуна. 150 лет

А также - стихи Леонида Чикина:

---

В этот день 15 лет назад - ...о "деле Дантона"

...из напоминанний ЖЖ - с дополнительной полезной информацией...

Этот пост был опубликован 15 лет назад!

...добавлю материалы ещё одного поста: Жан Жорес и "дело Дантона"

Добавлю также информацию о том, что ещё в 2019 Питерское издательство Росток выпустило книгу:
Дантон, Жорж Жак. Речи. - и это не повторение того, что мы уже имели: Сергей Занин, автор превосходной работы о Жан-Жаке Руссо, выпустивший позднее новый перевод его политических сочинений, в данном издании добавил к уже имевшимся в русском переводе ещё два десятка речей Дантона, отредактировал и откомментировал переводы 1924 года и включил в новое издание отредактированный им перевод очерка Жюля Мишле. - Таким образом, это действительно новое и полезное издание!

---

Три рецензии Хилари Мантел - в продолжение к вчерашнему

Каждая из этих рецензий - пространная статья, представляющая самостоятельный интерес - независимо от знакомства с рецензируемой книгой!

Мария-Антуанетта: история возникновения мифа - рецензия на книгу Chantal Thomas. The Wicked Queen: The Origins of the Myth of Marie-Antoinette (translated by Julie Rose). Zone, 255 pp. - перевод рецензии был опубликован в журнале Интеллектуальный форум, 2000, № 2

РОБЕСПЬЕР: 'Что это за человек – и что это за толпа женщин вокруг него!' - рецензия на сборник статей Robespierre. Edited by Colin Haydon and William Doyle. Cambridge, 1999. 292 pp. - перевод рецензии также был опубликован в журнале Интеллектуальный форум, 2000, № 3, но здесь восполнены лакуны, составлявшие около десяти процентв авторского текста

‘Если бы вы видели его зеленые глаза’ (о книге Рут Скарр «Губительная чистота: Робеспьер и Французская революция») - Fatal Purity: Robespierre and the French Revolution by Ruth Scurr · Chatto, 2006 - перевод рецензии выполнен по: London Review of Books, Vol. 28 No. 8 dated 20 April 2006.

---

Хилари Мантел: «Сердце бури»

«Сердце бури»
Под этим названием Издательство Иностранка совместно с Азбука-Аттикус выпустило роман Хилари Мантел "A Place of Greater Safety"
В Москве книга уже продаётся, Озон пока принимает предзаказ

В Сети можно найти несколько фрагментов книги:
- Демонстрационный pdf-фрагмент книги (нажать кнопку "Читать фрагмент!) - содержащий оглавление, перечень персонажей (как в других исторических романах Мантел), пространное авторское предисловие и три первые страницы самого романа

- «Интереснее этого события в мировой истории ничего нет» - авторские размышления

- на Forbes - Разбудивший зверя: как начиналась жизнь французского революционера Робеспьера - не обращайте внимания на то, какими словами Forbes подаёт информацию! - ну что с таких возьмёшь...

- Препринт: «Сердце бури» - фрагмент, относящийся к Луи-ле-Гран

- Хилари Мантел: «Сердце бури». Масштабный роман о Французской революции - журнал Сноб предлагает фрагмент об Аррасском периоде в жизни Робеспьера (и здесь не удержусь напомнить про статью Эрве Лёверса!)

- «Сердце бури» — фрагмент романа Хилари Мантел - несколько абзацев про Мирабо

---

День Победы!

---

В честь 6 мая! - речь, не включенная в русские издания сочинений

Решила поднять запись, сделанную три года назад: именно в этой речи Робеспьер говорит о "вооружённых миссионерах"...



Максимилиан Робеспьер. Из речи в Якобинском клубе 2 января 1792 г.
Фрагменты этой знаменитой речи против развязывания войны, собранные из "Социалистической истории" Жана Жореса я уже здесь публиковала; другие фрагменты Яков Михайлович Захер включил в 1926 в сборник "Французская революция в документах" - замечу, не те, где Робеспьер рассуждает о "вооруженных миссионерах"! - Между прочим, эту речь не упоминает ни в одной из своих работ Альберт Захарович Манфред, но цитирует про "вооруженных миссионеров" Анатолий Петрович Левандовский...
Давно собираюсь сделать полный перевод этой речи и ее продолжения 11 января - но все руки не доходят, увы!
Поэтому

предлагаю вашему вниманию фрагменты, собранные в той последовательности, как они идут в оригинале

предлагаю вашему вниманию фрагменты, собранные в той последовательности, как они идут в оригинале

В основе крупнейших споров, раздирающих человечество, сплошь и рядом лежит лишь простое недоразумение. Именно, таково положение в настоящий момент. Это недоразумение нужно лишь выяснить, тогда все добрые граждане поспешат примкнуть к истине и принципам справедливости.
Из двух мнений, высказанных в этом собрании, одно имеет за себя все мысли, разжигающие воображение, все блестящие надежды, возбуждающие энтузиазм и даже чувство великодушия, всячески поддерживаемое деятельным и могущественным правительством, думающим этим путем повлиять на общественное мнение; другое опирается лишь на холодный рассудок и печальную истину. Чтобы нравиться — надо защищать первое; чтобы быть полезным — нужно поддержать второе, не опасаясь при этом досадить всем имеющим возможность вредить. Вот это-то мнение я и буду защищать.
Будем ли воевать или сохраним мир? Нападем ли мы на своих врагов или будем ожидать их нападения у своего очага? Я считаю, что такая формулировка не представляет данного вопроса во всех отношениях и во всем его объеме. Какое решение должны при данных условиях принять народ и его представители по отношению к нашим внутренним и внешним врагам? Вот правильная точка зрения, с которой этот вопрос надо рассматривать, если хотят всецело обмять его и обсудить со всею надлежащей точностью. Каковы бы ни были плоды наших усилий, важнее всего разъяснить народу его истинные интересы и интересы его врагов... Я постараюсь это выполнить и отвечу, главным образом, на мнение г. Бриссо.
Если ловкое изображение, блестящее и пророческое описание успехов грядущей войны, долженствующей закончиться братскими объятиями всех народов Европы, являются достаточными доводами при решении столь серьезного вопроса, то я соглашусь, что г. Бриссо это прекрасно выполнил. Но в его докладе я заметил недостаток, не играющий роли в теоретическом рассуждении, но имеющий громадное значение в величайшей из политических дискуссий. Г. Бриссо все время избегал основного пункта вопроса, вследствие чего построил все свое рассуждение на абсолютно гнилом основании.
Само собой разумеется, что я не менее г. Бриссо стою за войну, предпринятую для утверждения царства свободы, и я, так же как и он, мог бы предаться удовольствию заранее рассказать обо всех ее чудесах. Если бы я был властителем судеб Франции, если бы я мог по своему желанию направлять ее силы и средства, я бы давно уже послал войска в Брабант, я бы помог льежцам и разрушил бы оковы батавцев; все эти походы мне очень по душе. Я бы не объявил, правда, войны мятежникам, но отбил бы у них охоту к нападению; я бы, наконец, не дал возможности более грозным и близким к нам врагам, защищая их, готовить нам вместе с тем еще более серьезные опасности внутри страны.
Но в условиях, в которых находится моя родина, я бросаю беспокойный взгляд вокруг и спрашиваю себя, будет ли грядущая война такою, какою рисует ее наше воодушевление? Я спрашиваю себя, кто ее предлагает, почему, при каких обстоятельствах и зачем?
Вот тут-то, в нашем совершенно исключительном положении, и заключается весь вопрос. Вы непрестанно закрывали на это глаза, но я доказал то, что и так было всем ясно — что стремление к настоящей войне есть попытка осуществления старого замысла внутренних врагов нашей свободы. Я показал вам их цель, указал на средства ее выполнения; другие доказывали вам, что это есть ловушка; один из ораторов, член Учредительного Собрания, сообщил вам на этот счет чрезвычайно важные факты. Нет никого, кто бы не заметил этой ловушки. Вспомним, что после непрестанного покровительства эмиграции и мятежникам-эмигрантам, нам предлагают объявить войну их покровителям, да еще при этом защищают объединенных с ними внутренних врагов. Вы сами согласитесь с тем, что война выгодна эмигрантам, что она приятна министерству, придворным интриганам, той многочисленной партии, главари которой, слишком хорошо известные, издавна уже руководят всеми действиями исполнительной власти. Все глашатаи аристократии и правительства одновременно трубят об этом. Разве на всякого, кто бы искренно поверил, что поведение двора с начала той революции не было всегда противно принципам равенства и уважению к правам народа, не посмотрели бы как на безумца? Разве всякий, кто бы предположил, что двор предлагает столь решительную меру, как война, не ставя ее в связь со своими намерениями, не вызвал бы столь же мало лестную оценку своего мнения?
Неужели же для блага государства безразлично, будет ли объявление войны руководиться любовью к свободе или духом деспотизма, верностью или изменой? Что же вы ответили на все эти решительные факты? Что вы сделали, чтобы рассеять столько справедливых подозрений? Ваш ответ на этот основной пункт данного спора заставляет осудить всю вашу систему.
«Недоверие, сказали вы в вашей первой речи, недоверие — это ужасное состояние: оно препятствует согласным действиям обеих властей, мешает народу верить обещаниям исполнительной власти, охлаждает его привязанность, ослабляет его подчинение».
«Недоверие — ужасное состояние». Такою ли должна быть речь свободного человека, верящего, что нет слишком дорогой цены для завоевания свободы?
«Оно препятствует согласным действиям обеих властей» — вы ли это говорите? Разве действиям исполнительной власти мешает народное недоверие, а не ее собственная воля? Разве народ должен слепо верить обещаниям исполнительной власти, а не исполнительная власть должна заслужить доверие народа и не обещаниями, а действиями? «Недоверие охлаждает привязанность». А кому же обязан народ привязанностью? Человеку ли, произведению своих рук, или свободе?
«Оно ослабляет его подчинение». Закону, без сомнения? Грешил ли он этим до сих пор? Кто может себе сделать на этот счет больше упреков — он или его гонители? Если эта фраза вызвала мое удивление, то, признаюсь, оно не уменьшилось, когда я услыхал, как вы развили эту мысль в вашей последней речи...

Нужды нет, сначала вы сами беретесь завоевать Германию; вы ведете нашу победоносную армию ко всем соседним народам; вы повсюду учреждаете муниципалитеты, директории, национальные собрания, и вы сами восклицаете, что эта мысль возвышенна, словно судьба государств определяется риторическими построениями. Наши генералы, руководимые вами,— только миссионеры Конституции; наш лагерь — только школа публичного права; союзники иностранных монархов, нисколько не препятствуя выполнению этого плана, мчатся к нам навстречу, но для того, чтобы слушаться нас.
Досадно, что истина и здравый смысл опровергают эти великолепные пророчества. Природе вещей соответствует медленное развитие разума. Самый порочный образ правления находит мощную поддержку в привычках, в предрассудках, в воспитании народов. Деспотизм сам по себе до того развращает сознание людей, что заставляет их себе поклоняться и делает для них свободу подозрительной и пугающей на первый взгляд. Самая сумасбродная мысль, которая могла бы прийти в голову политику,— это думать, что достаточно одному народу прийти с оружием в руках к другому народу, чтобы заставить последний принять его законы и его конституцию. Никто не любит вооруженных миссионеров, и первый совет, какой дают природа и осторожность,— оттолкнуть их как врагов. Я сказал, что подобное вторжение могло бы скорее пробудить воспоминания о пфальцских пожарах * и о последних войнах, чем породить конституционные идеи, так как в тех краях народным массам эти события известны лучше, чем наша конституция. Рассказы просвещенных людей, осведомленных о них, опровергают все то, что нам толкуют о страстном стремлении этих стран к установлению нашей конституции и появлению наших армий. Прежде чем влияние нашей Революции даст себя почувствовать среди других наций, надо чтобы она сама упрочилась. Желать дать им свободу раньше, чем мы сами ее завоевали, — значит утвердить одновременно и наше порабощение, и порабощение всего мира; думать, что, как только один народ установит у себя конституцию, все другие народы мгновенно откликнутся на этот сигнал, — значит составить себе преувеличенное и абсурдное представление о вещах.
Разве примера Америки, который вы привели, было бы достаточно, чтобы разбить наши оковы, если бы время и стечение самых счастливых обстоятельств не привели мало-помалу к этой Революции? Декларация прав не свет солнца, в одно и то же мгновение озаряющий всех людей; это и не молния, одновременно поражающая все троны. Написать ее на бумаге или выгравировать на бронзе легче, чем восстановить в сердцах людей священные письмена, стертые невежеством, страстями и деспотизмом. Да что я? Разве от нее ежедневно не отрекаются, не попирают ее ногами, не игнорируют даже среди вас, ее обнародовавших? Разве равноправие где-нибудь существует, кроме как в принципах нашей конституционной хартии?
Разве деспотизм, аристократия, воскресшая в новых формах, не поднимает своей отвратительной головы? Разве именем законов и самой свободы не угнетает она снова слабость, добродетель, невинность? Разве Конституция, которую называют дочерью Декларации прав, действительно похожа на свою мать?.. Как же можете вы думать, что в то самое мгновение, которое наши внутренние враги выберут для войны, она совершит чудеса, каких ей еще не удалось совершить?

Хотите ли вы получить надежное противоядие от всех иллюзий, какие вам внушают? Поразмыслите только об естественном ходе революций. В государствах, устроенных, как почти все европейские страны, существуют три силы: монарх, аристократы и народ, или, скорее, народ там ничто. Если в такой стране происходит революция, то она может быть только постепенной; ее начинают дворяне, духовенство, богатые, а народ поддерживает их, когда его интересы совпадают с их интересами, чтобы сопротивляться господствующей власти, власти монарха. Так, у нас толчок к Революции дали парламенты, дворяне, духовенство, богатые; затем выступил народ. Они об этом пожалели или по крайней мере хотели остановить Революцию, когда увидели, что народ может обрести наконец свою суверенную власть; но начали именно они; и без их сопротивления и их ошибочных расчетов нация еще находилась бы под игом деспотизма. Сообразно с этой исторической и нравственной истиной вы можете судить, в какой мере вы вообще должны рассчитывать на европейские нации; ибо у них аристократы, отнюдь не склонные подать сигнал к восстанию, наученные нашим примером и столь же враждебные народу и равенству, как наши, как и они, объединились с правительством, чтобы по-прежнему держать народ в невежестве и оковах.

Никто не сомневается ныне в том, что существует могущественный и опасный заговор против равенства и принципов нашей свободы. Известно, что союз, который заносит кощунственную руку на основы нашей конституции, деятельно изыскивает средства завершить свое дело, что он господствует при дворе, что он руководит министрами: вы признали, что этот заговор стремится усилить министерскую власть и аристократизировать народное представительство; но вы уверяли нас, что министры и двор ничего общего с этим заговором не имеют; вы опровергали положительные утверждения многих ораторов на этот счет и сложившееся по этому поводу всеобщее мнение; вы ссылались на то, что интриганы не могут причинить вреда свободе. Или вам неизвестно, что интриганы служат причиной несчастья народов, что интриганами, поддерживаемыми силой и богатством правительства, нельзя пренебрегать? Ведь вы сами издали когда-то закон, строго преследовавший тех, о ком идет теперь речь. Или вы не знаете, что со времени отъезда короля, тайна которого начинает раскрываться, они имели возможность заставить революцию идти вспять и безнаказанно совершать преступнейшие покушения на свободу? Откуда же у вас вдруг явилось столько снисхождения или спокойной уверенности?
«Не пугайтесь, — говорит нам тот же оратор, — если эта шайка желает войны; не пугайтесь, если подобно ей двор и министры желают войны, если газеты, подкупленные министерством, восхваляют войну; хотя министры всегда соединяются с умеренными против патриотов, но против эмигрантов они заключат союз с патриотами и умеренными». Какая убедительная и блестящая перспектива!
Вы согласны с тем, что министры являются врагами патриотов; умеренные, которых они поддерживают, хотят аристократизировать нашу конституцию, и вы хотите, чтобы мы приняли их проекты! Министры, говорите вы, подкупили газеты, для того, чтобы они подавляли дух общественности, уничтожали принципы свободы, восхваляли ее самых опасных врагов и клеветали на всех граждан; и вы хотите, чтобы я доверился видам и намерениям министров!
Вы считаете, что агенты исполнительной власти скорее воспримут принципы равенства и станут защищать неприкосновенность прав народа, чем заключат сделку с членами царствующего дома, с приверженцами двора, за счет народа и патриотов, которых они высокомерно именуют заговорщиками. Все аристократы требуют войны, все прихвостни их повторяют, как эхо, клич войны: и, по-вашему, не следует сомневаться в их намерениях! Удивляюсь вашему добродушию, но не завидую ему. Вы считаете возможным защищать свободу не будучи подозрительными, не раздражая ее врагов, не приходя в столкновение с двором, министрами и умеренными. Сколь легкими и приятными стали для вас пути патриотизма!
Что же касается меня, то я нахожу, что чем больше подвигаешься но этой дороге, тем больше препятствий и врагов встречаешь на своем пути; тем больше чувствуешь себя покинутым своими прежними соратниками; и, признаюсь, что если бы я увидал себя окруженным придворными, аристократами и умеренными, мне бы почудилось, что я нахожусь в скверной компании.
Характер доводов, который вы нам приводили, доказывая добрые намерения тех, кто нас толкает на войну, лучше всего доказывает вашу неправоту. Вместо того, чтобы подойти к самой сути вопроса, вы всегда ее избегали, и все, о чем вы говорили, к ней не относится. Ваша точка зрения основана лишь на смутных и не относящихся к делу гипотезах.
Что нам за дело, например, до ваших длинных и пышных разглагольствований об американской войне? Что общего между открытой борьбой народа против тиранов и системой интриг правительства против зарождающейся свободы? Вот если бы американцы победили английскую тиранию, борясь под знаменем Англии и под командой английских генералов против ее собственных союзников, тогда их можно было бы ставить в пример, прибавив к ним еще опыт голландцев и швейцарцев, если бы только они поручили задачу отмщения за свои бедствия и укрепления своей свободы герцогу Альба а также австрийским и бургундским принцам!
Что нам, равным образом, до стремительных побед, которые вы одерживаете с трибуны над деспотизмом и аристократией вселенной? Как будто природа вещей так легко подчиняется воображению оратора! Кто будет руководить осуществлением предполагаемого вами плана; дух свободы и народ? Нет, — придворные круги, офицерство и министры. А вы забываете, что это условие все меняет...

Как можно на основе столь неопределенных расчетов рисковать судьбой Франции и всех народов?..

Оставьте же, оставьте эту обманчивую декламацию; не преподносите нам воображаемой трогательной картины счастья, чтобы увлечь нас на путь реальных действий; дайте нам меньше приятных описаний и больше мудрых советов!

Избегайте по крайней мере тех противоречий, которые встречаются на каждом шагу в вашем рассуждении!
Не говорите нам, что дело заключается лишь в победоносном преследовании на протяжении 20-ти или 30-ти лье рыцарей Кобленца, что дело идет не белее и не менее, как о том, чтобы сломить мечи народов! Не говорите нам, что все монархи Европы останутся безучастными зрителями наших распрей с эмигрантами и наших набегов на германскую территорию; что мы свергнем власть всех этих монархов!
Но я принимаю вашу любимую гипотезу и вывожу из нее рассуждение, на которое предлагаю удовлетворительно ответить всем вашим сторонникам. Я предлагаю им следующую дилемму: либо мы должны опасаться вмешательства иностранных держав — и тогда все ваши расчеты неверны; либо иностранные державы никоим образом не вмешаются в отстаиваемый вами поход, и в том последнем случае Франции не придется опасаться другого врага, кроме горсти эмигрировавших аристократов, на которых она еще недавно почти не обращала внимания? Неужели вы полагаете, что эта сила может нас устрашить? А если бы она стала опасной, то разве лишь благодаря содействию наших внутренних врагов, к которым вы не питаете недоверия! Итак, все вам доказывает, что эта нелепая война есть лишь интрига придворных кругов; объявить войну, сдавшись на уговоры двора, и переступить иноземную территорию, есть не что иное, как поддержать планы придворных. Обращаться, как с враждебной державой, с преступниками, которых достаточно заклеймить, осудить и заочно наказать; назначить для борьбы с ними чрезвычайных маршалов Франции; вопреки законам, хвастаться перед всем миром выставлением Лафайета — все это значит лишь создать эмигрантам иллюзию важности, которой они жаждут и которая выгодна поддерживающим их внутренним врагам. Двор и смутьяны несомненно имеют причины принять этот план; но каковы же могут быть наши причины? Честь французского имени, — говорите вы? Боже праведный! — Разве французская нация может быть обесчещена этим сборищем беглецов, столь же смешных, как и бессильных, имущество коих она может захватить, которых она может заклеймить перед лицом всего света печатью преступления и измены. Нет — позор лишь в том, чтобы быть обманутыми грубым коварством врагов нашей свободы! Великодушие, мудрость, свобода, счастье, добродетель — вот наша честь. А та честь, которую вы хотите воскресить, есть опора деспотизма; это — честь героев аристократии, тиранов; это — честь преступления. Эта честь есть странное существо, порожденное чудовищным союзом порока с добродетелью; оно сделалось сторонником первого, чтобы задушить свою мать; оно изгнано из пределов свободы. Оставьте же эту честь или сошлите ее по ту сторону Рейна; пусть она ищет приюта в сердцах или умах князей и рыцарей Кобленца!
Можно ли с таким легкомыслием рассуждать о делах государственной важности?
Прежде чем ударяться в политику европейских государств и монархов, начните с обзора нашего внутреннего положения! Восстановите порядок у себя, раньше чем нести знамя свободы в другие страны! Но вы уверяете, что эта забота не должна вас даже касаться, как будто обычные правила здравого смысла не созданы для великих политиков. Восстановить порядок в финансах, прекратить расхищение их, вооружить народ и национальную гвардию, осуществить все, запрещенное до сих пор правительством, чтобы не опасаться ни нападения наших врагов, ни министерских интриг, оживить благодетельными законами, поддерживаемыми энергией, достоинством, мудростью, дух общественности и отвращение к тирании, которые единственно могут сделать нас непобедимыми для наших врагов — все это нелепые идеи! Война, война, лишь только этого потребует двор; это решение избавляет от всех дальнейших забот, и для народа будет сделано все, лишь только мы объявим войну. Война против тех, кто может быть осужден судом немецких князей; доверие, поклонение внутренним врагам! Но, впрочем, что я говорю? Есть ли у нас внутренние враги? Нет, вы их не знаете: вы знаете лишь Кобленц. Ведь, вы утверждаете, что корень зла в Кобленце. Итак, он не в Париже? Значит, нет никакой связи между Кобленцем и другим местом, недалеким от нас? Как, вы смеете говорить, что боязнь, внушаемая нации беглыми аристократами, которых она всегда презирала, заставила революцию пойти вспять, и вы ждете от этой нации всевозможных чудес?
Узнайте же, что по мнению всех просвещенных французов, настоящий Кобленц находится во Франции, а Кобленц трирского епископа есть лишь одна из пружин глубоко замышленного заговора против свободы, очаг, центр и главари которого находятся среди нас. Если вы не знаете всего этого, значит: вы не понимаете всего происходящего в этой стране. Если вы это знаете, то зачем же отрицать, зачем отвлекать общественное внимание от наших самых опасных врагов, чтобы сосредоточить его на других предметах и тем самым заводить нас в ловушку, которую враги нам подстроили?
Другие же, живо чувствуя глубину наших бед и зная их истинную причину, явно ошибаются в способе излечения. В порыве отчаяния они стремятся к войне с иностранными державами, как будто надеются, что одна война вернет нам жизнь, или что из общего; замешательства выйдут, наконец, порядок и свобода. Они впадают в самое пагубное заблуждение, потому что они не учитывают обстоятельств и смешивают совершенно разные понятия. Подобно тому, как в болезнях существуют смертельные и спасительные кризисы, так и в революциях есть моменты противные и благоприятные свободе.
Благоприятные моменты направлены прямо против тиранов, подобно восстанию американцев или 14-му июля; но внешняя война, спровоцированная и руководимая правительством при тех условиях, в которых мы находимся, есть противное здравому смыслу событие; это кризис, который может привести к смерти политического организма. Подобная война может лишь обмануть общественное мнение, усыпить справедливое беспокойство народа и предупредить благоприятный кризис, к которому могли привести посягательства врагов свободы. С этой-то точки зрения я и рассматриваю прежде всего неудобства войны.
Во время внешней войны, народ, как я уже сказал, отвлеченный военными событиями от политических вопросов, касающихся существенных основ его свободы, обращает менее серьезное внимание на темные проделки подтачивающих эту свободу, интриганов и потрясающей ее исполнительной власти, а также на слабость или испорченность не защищающих народ представителей. Это было известно во все времена, и что бы ни говорил г. Бриссо, замечателен и поучителен приведенный мною пример римских аристократов. Когда народ защищал свои права против захвата, сенаторов и патрициев, сенат объявлял войну, и народ, забывая свои права и свои обиды, занимался лишь войною, оставляя сенату его власть и подготовляя патрициям новые победы. Война хороша для военных, честолюбцев, ажиотеров, спекулирующих на такого рода событиях; она хороша для министров, действия коих покрываются благодаря ей более густым и почти священным покровом: она хороша, для двора, для исполнительной власти, авторитет, популярность и влияние коей она увеличивает; она хороша для коалиции дворян, интриганов и правящих Францией умеренных. Эта шайка сможет поставить своих героев и своих членов во главе армии: двор сможет доверить государственные войска людям, которые послужат ему при случае, с тем большим успехом, что им будет создано нечто вроде репутации патриотизма. Они завоюют сердца и доверие солдат для того, чтобы крепче привязать их к делу реализма и умеренности — таков единственный род соблазна, которого я боюсь для солдат; ибо не относительно же возможности открытого и добровольного дезертирства их от дела народного нужно меня успокаивать! Даже человек, которому была бы противна измена родине, может быть доведен ловкими начальниками до вонзения меча в грудь лучших граждан; вероломное прозвище республиканца и мятежника, выдуманное сектой лицемерных врагов конституции, может вооружить обманутое невежество против дела народа. Уничтожение партии патриотов есть важнейшая цель всех их заговоров; а если эта партия исчезнет, то что же останется, кроме рабства? Я опасаюсь не контрреволюции, а успеха ложных принципов поклонения и утраты духа общественности. Неужели вы считаете, что для двора и партии, о которой я говорю, представляет недостаточную выгоду возможность расквартирования солдат, разбивки их по лагерям, разделение их на армии, изоляция их от граждан посредством чего — под внушительным названием военной дисциплины и чести — становится возможным незаметно заменить старым военным духом, духом слепого и абсолютного послушания, любовь к свободе и народные чувства, которые поддерживались их общением с народом. Хотя дух армии в общем еще хорош, но вы не должны скрывать от себя, что интриги и наущения одержали во многих армиях успехи и что дух этот не совсем уж тот, каким был в первые дни революции. Не опасаетесь ли вы уже давно непрестанно проводимой системы, заключающейся в том, чтобы приводить армию к любви к королям и очищать ее от патриотического духа, который всегда, кажется, считался опустошающей, разоряющей армию чумой? Можете ли вы себе без некоторого беспокойства представить путешествие министра или назначение такого-то генерала, прославленного несчастиями самых патриотических полков? Неужели вы ни во что не ставите произвольного права жизни и смерти, которым закон облечет наших военных патрициев с момента перехода страны на военное положение? Неужели вы ни во что не ставите полицейские права, которые закон предоставит военным начальникам во всех наших пограничных городах? Достигает ли цели ответ на все эти факты разглагольствованием о диктатуре у римлян и сравнением наших генералов с Цезарем? Нам говорили, что война устрашит наших внутренних аристократов и истощит источник их происков; ничуть не бывало: они слишком хорошо угадывают намерения своих тайных друзей, чтобы сомневаться в исходе событий. Они станут лишь более деятельными в продолжение той глухой воины, которую они могут безнаказанно вести против нас, сея рознь и фанатизм и разрушая убеждения. Тогда-то, облеченная в ливрею патриотизма, партия умеренных, главари которых — зачинщики этого заговора, разовьет все свое пагубное влияние, тогда-то во имя спасения народа она прикажет замолчать каждому, посмевшему иметь некоторые подозрения относительно поведения или намерения агентов исполнительной власти, на которую она опирается, и генералов, которые, подобно ей, станут надеждой и кумиром народа. Если одному из этих генералов будет суждено одержать какой-либо видимый успех, который, я думаю, не будет весьма опасен для эмигрантов и фатальным для их покровителей — какого только влияния не придаст он своей партии, каких только услуг не сможет оказать двору! Тогда объявят решительную войну истинным друзьям свободы и восторжествует вероломная система эгоизма и интриг! А если дух общественности будет извращен, до какой только степени не сможет исполнительная власть и прислуживающие ей мятежники распространить свой захват? Исполнительной власти не нужно будет компрометировать успехи своих намерений неосторожной поспешностью, она сможет не торопиться предлагать план мировой сделки, о котором уже говорили. Будет ли она придерживаться этого именно плана, примет ли она другой, она может ждать всего от времени, бессилия, невежества, внутренних разногласий, от происков многочисленной когорты своих сторонников, сидящих в законодательном корпусе, от всех, наконец, пружин, которые она так давно уже подготовляет.
Наши генералы, говорите вы, нас не предадут, а если бы мы были преданы — тем лучше. Не скажу, чтобы мне была непонятной эта склонность к измене, в этом пункте я вполне с вами согласен. Но, как вы сами понимаете, наши враги слишком ловки, чтобы открыто предать нас.
Я вам только что изложил тот род измены, которого нам надо опасаться; а он отнюдь не вызывает народной бдительности, а затягивает сон народа до того момента, когда его заковывают; он не оставляет никакого выхода, он... Все те, кто успокаивают народ благоприятствуют успеху этого рода измены, и заметьте себе, что для достижения этого не нужно даже вести серьезно войну: достаточно стать на военную ногу, достаточно заняться вопросом о внешней войне. Даже если бы из этого не было извлечено другой выгоды, кроме полученных вперед миллионов, и то труды не были бы потрачены зря. Эти 20 миллионов, особенно в переживаемый нами момент, имеют не меньшую ценность, чем патриотические речи, проповедующие народу доверие и войну.
Я обескураживаю нацию, говорите вы; нет, я просвещаю ее; просвещать свободных людей — это значит будить их мужество и препятствовать тому, чтобы оно не стало камнем преткновения для свободы; и если бы я лишь разоблачил такое количество ловушек, опроверг столько ложных идей и дурных принципов, остановил порывы опасного энтузиазма, я бы пробудил дух общественности и послужил бы родине.
Вы сказали еще, что я оскорбил французов, сомневаясь в их мужестве и их любви к свободе. Отнюдь нет, я сомневаюсь не в храбрости французов, а опасаюсь вероломства их врагов; пусть на них открыто нападает тирания — они останутся непобедимыми; но против интриги — храбрость бессильна…

Когда народ пробуждается, проявляет свою силу и свое величие, что случается один раз в столетия, все склоняется перед ним, деспотизм падает ниц и притворяется мертвым, как трусливый и свирепый зверь при виде льва; но вскоре он поднимается и приближается к народу с ласковым видом; он сменяет силу на хитрость; его считают обращенным в новую веру, слыхали, как с его уст слетело слово «свобода»; народ предается радости, энтузиазму, в руках деспота накапливаются несметные сокровища, которые ему дает общественное достояние; ему вручают огромную власть, он может предлагать честолюбию и алчности своих сторонников неотразимые приманки, тогда как народ может платить своим слугам лишь своим уважением... Наступает момент, когда всюду царит раскол, когда все ловушки тиранов расставлены, когда союз всех врагов свободы полностью заключен, когда во главе его стоят лица, облеченные публичной властью, когда та часть граждан, которая обладает наибольшим влиянием благодаря своим знаниям и своему богатству, готова примкнуть к их партии.
И вот нация поставлена перед выбором между порабощением и гражданской войной. Все части расколотой таким образом страны не могут восстать одновременно, а всякое частичное восстание рассматривается как мятежный акт...
(Французская революция в документах / Сост. Я.М.Захер. С. 100-109; Жорес Ж. Социалистическая история Французской революции. Т. II. С. 162-164, 167-170)

запись создана: 07.05.2019 в 15:48

---

6 мая. 264

В отделе рукописей
Илья Фоняков

А это вот - решение Конвента,
Листочек, пролетевший сквозь века!
Сознанием величия момента
Проникнута в нём каждая строка.
А подписи клубятся там какие!
Занятно поглядеть со стороны:
И время, и характеры людские
В их грозных, дымных росчерках видна.
Иная - как фитиль к незримой бочке
Пороховой! Тут всяк на свой манер
Отметился. А в самом уголочке
Убористо и скромно: "Робеспьер"


приказ об аресте Дантона

---

Кондорсэ "О допущении женщин к избирательному праву"

Возможности познакомить своих читателей с этой статьёй Кондорсэ я обязана тереза-с-севера, которая нашла её в библиотеке и отсканировала - а также перепечатала в своём журнале несколько фрагментов

Однако навела меня на этот текст упомянутая и справедливо раскритикованная гражданами Vive-Liberta статья некой Т.Королёвой - которая (автор статьи) ухитрилась напортачить также и с библиографическим описанием, перепутав год выпуска журнала...

Статья Кондорсэ была опубликована весеной 1790 - однако три года спустя Кондорсэ, будучи ведущим участником Конституционной комиссии Национального конвента (именно он в феврале 1793 представил Конвенту проект новой Конституции) - вопрос об избирательных правах женщин уже не поднимал...

О допущении женщин к избирательному праву.
Н. Кондорсэ. Перевод с французского С. Сперанской. (№ 5, Journal de la société de 1789).

Под влиянием привычки люди до такой степени могут освоиться с нарушением их естественных прав, что потерпевшим даже не приходит в голову мысль об их восстановлении, что никто уже не сознает причиненной ему несправедливости.

Некоторые из таких нарушений естественных прав ускользнули от внимания даже тех философов и законодателей, которые самым ревностным образом старались установить общественные права человеческой личности и сделать их единственной основой политических учреждений.

читать далее - полный текст статьи Кондорсэ

Разве не был, например, нарушен принцип равенства прав, когда все спокойно отстранили половину человеческого рода от участия в выработке законов, лишив избирательного права женщин? Можно ли привести лучшее доказательство силы привычки, даже над просвещенными людьми, как то, что люди ссылаются на принцип равенства для защиты права трех или четырех сотен мужчин, устраненных от него из-за нелепого предрассудка, и забывают о том же принципе по отношению к двенадцати миллионам женщин?
Для того, чтобы такое отстранение женщин не было актом насилия, следовало бы доказать, или что естественные права женщин не тождественны с правами мужчин, или что женщины неспособны пользоваться правами. Но ведь права мужчин вытекают исключительно из того, что они — существа чувствующие, способные приобретать нравственные идеи и рассуждать о них. Женщины обладают этими же самыми свойствами; поэтому они неизбежно имеют и те же самые права. Или ни один человек не имеет действительных прав или все имеют одинаковые; и всякий, подающий голос против прав другого человека, каковы бы ни были его религия, цвет кожи или пол, тем самым отрекается от собственных прав.

Едва ли возможно доказать, что женщины неспособны пользоваться избирательным правом. Почему бы существам, подверженным беременности и кратковременным недомоганиям, не пользоваться правами, в которых никогда и не воображали отказывать людям, страдающим по зимам подагрой или подверженным простуде?
Если допустить, что мужчины обладают превосходством ума, необусловленным разницей в воспитании (что совершенно еще не доказано и что следовало бы доказать, чтобы иметь возможность, не нарушая справедливости, лишить женщин их естественного права), то и тогда придется признать, что это превосходство проявляется лишь в двух направлениях. Во-первых, указываюсь на то, что женщины не сделали ни одного важного открытия в науках, не проявили гениальности в искусствах, литературе и т. п. Но, ведь, без сомнения, никто не потребует ограничения избирательного права одними гениальными людьми. К этому прибавляют, что женщины не достигают того же уровня знаний, той же силы мышления, как некоторые из мужчин. Но что же из этого следует? За исключением немногочисленного класса высокопросвещенных мужчин, между женщинами и остальными мужчинами существует полное равенство в этом отношении. Оставив в стороне небольшую группу мужчин, мы увидим, что умственные преимущества и недостатки распределяются между обоими полами равномерно. Так как совершенно бессмысленно было бы ограничить избирательное право и право занимать общественные должности одной высшей группой, то почему же лишать этих прав женщин, не лишая в то же время тех из мужчин, которые стоят ниже многих из женщин?

Наконец, скажут, может быть, что у женщин есть такие свойства ума и сердца, благодаря которым их не следует допускать к пользованию естественными правами. Обратимся к фактам. Елизавета английская, Мария Терезия, две русские Екатерины доказали, что у женщин нет недостатка ни в силе духа, ни в смелости ума.
Елизавета имела все слабости женщин. Но разве эти слабости более повредили ея царствованию, чем мужские недостатки царствованию ее отца или её преемника? Разве фавориты некоторых императриц оказали более вредное влияние, чем фаворитка Людовика XIV, Людовика XV или даже Генриха IV?

Неужели м-сс Маколей не высказала бы в палате общин лучших мнений, чем многие представители британской нации? При обсуждении вопроса о свободе совести, разве она не выставила бы принципов в более возвышенных, чем принципы Питта, и не выказала бы более сильной способности суждения? Столь же восторженная поклонница свободы, как Бёрк тирании, дошла ли бы она, защищая французскую конституцию, до такой бессмысленной и противной галиматьи, как этот знаменитый ритор, нападая на нее? Разве приемная дочь Монтеня не лучше отстаивала бы права французских граждан в генеральных штатах 1614 года, чем член совета Куртен, который верил в колдовство и магические силы? Неужели принцесса Дезюрсен не должна быть поставлена выше Шамильяра? Можно ли думать, чтобы маркиза Дюшателе не могла составить дипломатической депеши так же хорошо, как Рулье? Неужели г-жа Деламбер издавала бы столь же бессмысленные и жестокие законы относительно протестантов, домашних воров, контрабандистов и негров, как хранитель печати Дарменонвиль? Бросив взгляд на список тех, кто ими управлял, мужчины должны бы отказаться от своего высокомерия.
Женщины превосходят мужчин тихими и семейными добродетелями; они умеют любить свободу, как и мужчины, хотя и не пользуются всеми её преимуществами, в республиках они нередко приносили себя в жертву ради неё; они всегда проявляли гражданскую доблесть, когда случай или внутренние смуты приводили их на арену, с которой гордость и тирания мужчин их повсеместно удалили.
Говорят, что женщины никогда не руководствуются в своем поведении тем, что называется разумом, хотя и обладают большим умом и проницательностью, а по способности суждения нередко стоят наряду с самыми тонкими диалектиками. Это замечание неверно. Правда, они не руководствуются разумом мужчин, но своим собственным разумом. Так как по вине законодательства интересы женщин не тождественны с нашими, и некоторые вещи не имеют для них той же ценности, как для нас, то они могут, не погрешая против разума, руководствоваться другими принципами, стремиться: к другим целям, чем мы. Для женщины также разумно заниматься своей наружностью, как для Демосфена разумно было заботиться о своем голосе и жестах.

Указывают на то, что женщины, будучи добрее, нежнее, чувстввтельнее мужчин, менее подверженные порокам, проистекающим из эгоизма и черствости сердца, не обладают однако чувством справедливости, что оне повинуются скорее голосу сердца, чем совести. Это замечание имеет более основания, но оно ничего не доказывает: такая разница коренится не в природе женщин, а в их воспитании и общественном положении. Ни то, ни другое не приучают женщин к идее справедливости, a приучают их к идее честности. Вдали от дел, от всего, что решается на основании строгой справедливости, на основании положительных законов, женщины занимаются такими вещами, воздействуют на такие стороны жизни, которые регулируются как раз природной честностью и чувством. Поэтому является несправедливым основывать дальнейшее нарушение естественных прав женщин на мотивах, лишь потому и имеющих некоторую реальность, что женщины этими правами не пользуются,

Если принять подобные доводы против женщин, следовало бы лишить избирательного права и ту часть народа, которая, будучи обречена на непрерывную работу, не может ни приобретать знаний, ни упражнять своего разума, и вскоре, мало по малу, пришлось бы дойти до признания прав гражданина только за людьми, прошедшими курс общественного права. Неизбежным последствием допущения подобных принципов должен быть отказ от какой бы то ни было свободной конституции. Именно подобные доводы и употреблялись всегда для оправдания возникающих или уже существующих аристократий; самая этимология этого слова служит тому доказательством.
Нельзя ссылаться и на зависимость женщин от их мужей, так как возможно было бы уничтожить и эту жестокую несправедливость гражданского закона и так как одна несправедливость никогда не может служить оправданием для совершения другой.
Остается затем разобрать два возражения. Правда, в них выставляются против допущения женщин к избирательному праву только мотивы пользы, мотивы, которые не могут уравновесить действительного права. Противоположный взгляд служил слишком часто отговоркой и оправданием тиранов. Во имя пользы торговля и промышленность стонут в цепях и африканец остается обреченным на рабство; во имя общественной пользы наполняли Бастилию, учреждали цензуру для книг, производили тайный суд, употребляли пытки. Мы тем не менее разберем эти возражения, чтобы ничего не оставить без ответа.

Говорят. что следует опасаться влияния женщин на мужчин.

Мы ответим прежде всего, что влияние женщин, как и всякое другое влияние, гораздо опаснее в обстановке тайны, чем во время публичных прений; возможное для женщин особенное влияние даже больше других влияний ослаблялось бы публичностью, так как распространяясь более чем на одного индивидуума и делаясь известным, оно чрез это именно теряло бы силу. Кроме того, женщины до сих пор ни в одной стране не пользовались полным равенством, и несмотря на то владычество их было повсеместным и тем более опасным, чем более они были унижены законом. Поэтому, думается, что нечего особенно доверять этому предохранительному средству. Не является ли, напротив, вероятным, что власть женщин ослабла бы, если бы они были менее заинтересованы в её сохранении, если бы власть эта перестала быть для них единственным средством защиты и избавления от угнетений?
Вежливость не позволяет большей части мужчин спорить с женщиной в обществе; но это проистекает в значительной степени из гордости: уступают победу, которая не ведет ни к каким последствиям, поражение не унижает, потому что на него смотрят, как на добровольное. Неужели можно серьезно думать, что нечто подобное происходило бы и при публичных прениях относительно важного вопроса? Разве вежливость мешает вести тяжбу против женщины?

Еще скажусь: такая перемена противоречила бы общественной пользе, так как она отрывала бы женщин от забот, к которым природа их видимо предназначила.

Мне кажется, что это возражение не имеет достаточного основания. Какое бы государственное устройство ни получила страна, несомненно, что при современном состоянии цивилизации европейских народов только очень небольшому числу граждан возможно будет заниматься общественными делами. Женщины были бы не более оторваны от хозяйства, чем земледельцы от плугов, ремесленники от мастерских. Мы нигде не видим, чтобы женщины зажиточных классов были так поглощены домашними делами, чтобы следовало опасаться помешать им, и серьезное занятие гораздо менее отвлекало бы их от домашних забот, чем легкие вкусы, которые прививаются им праздностью и дурным воспитанием.

Главным источником такого опасения служит мысль, что всякий человек, допущенный до избирательного права, думает только о том, чтобы и ему править страной. Это, может быть, верно до известной степени для момента, когда вводится конституция, но такое стремление не может быть продолжительными. Поэтому не следует думать, что женщины, получив возможность быть членами национальных собраний, сейчас же забросили бы своих детей, свое хозяйство, свое шитье. Они сделались бы от этого только способнее воспитывать своих детей, образовывать из них людей. Женщинам естественно выкармливать своих детей, оберегать первые годы их жизни; привязанные этими заботами к дому, более слабые, чем мужчины, они естественно должны веста жизнь более уединенную, более домашнюю. Женщины, таким образом, попали бы в один разряд с мужчинами, имеющими по своему положению ежедневно несколько часов обязательных занятий. Это может служить основанием для того, чтобы не отдавать им предпочтения при выборах, но никак не для лишения их избирательного права законодательным путём. Перемена в их положении была бы неблагоприятна для любителей ухаживания, но домашние права выиграли бы от такого равенства, как и от всякого другого.

До сих пор у всех известных народов нравы были жестокие или испорченные. Единственное исключение представляют американцы Соединенных Штатов, рассеянные в небольшом количестве по большой территории. До сих пор у всех народов существовало установленное законом неравенство между мужчинами и женщинами; и не трудно было бы доказать, что в этих двух явлениях, равно распространенных, второе служит одной из главных причин первого, так как первенство ведет за собой непременно испорченность и является, если не единственным, то самым обыкновенным её источником.

Я прошу теперь, чтобы соблаговолили противопоставить этим доводам что-нибудь, иное, кроме шуток и напыщенных слов; прошу в особенности, чтобы мне указали на такое природное различие между мужчинами и женщинами, которое могло бы служить, достаточным основанием для лишения женщин прав.

Установленное нашей новой конституцией равенство всех мужчин в правах подало повод к красноречивым разглагольствованиям и неистощимым шуткам; но до сих пор никто не мог выставить против него ни одного разумного довода и, конечно, не от недостатка таланта или рвения. Я осмеливаюсь думать, что подобное же повторится, и относительно равноправности между полами.
Довольно странно, что во многих государствах женщины считались неспособными ни к каким общественным должностям и в то же время достойными царствовать; что во Франции женщина могла быть регентшей и не могла быть до 1776 года продавщицей женских нарядов в Париже*), что, наконец, в избирательных собраниях наших бальяжей ленное право дает женщинам такие полномочия, какие за ними не признаются по естественному праву. Многие из наших благородных депутатов обязаны дамам честью заседать между представителями нации. Вместо того, чтобы лишать полномочий владелиц леннов, не лучше ли распространить их на всех женщин, имеющих собственность и стоящих во главе дома? Если признать бессмысленным право голоса через доверенного, зачем лишать женщин избирательного права вообще вместо того, чтобы предоставить им свободу пользоваться этим правом лично?
_____
*) До уничтожения цехового сословия в 1776 году женщины не могли приобретать права быть хозяйками модных и некоторых других женских ремесленных заведений, если они не были замужем или если мужчина не ссужал или не продавал им своего имени для приобретения привилегии. См. введение к указу 1776 года.

---

1792 год. 20 и 22 апреля

Объявление войны королю Венгрии и Богемии
20 апреля 1792 г.

Национальное Собрание, обсудив предложение короля и принимая во внимание, что венский двор, вопреки существующим договорам, не переставал оказывать явное покровительство французским мятежникам, а также вызвал и заключил соглашение со многими европейскими державами, направленное против независимости и безопасности французской нации:
что Франциск I,*)… своими нотами от 18 марта и 7 апреля, отказался отречься от этого соглашения;
что несмотря на предложение, сделанное ему нотою от 11 марта 1792 г. перевести с обеих сторон на мирное положение пограничные войска, он продолжал и усилил враждебные приготовления;
что, объявляя о своем желании поддержать притязания германских князей, имеющих во Франции недвижимое имущество (имеются в виду германские князья, которые одновременно являлись, и французскими феодалами, а после отмены феодальных прав понесли определенный имущественный ущерб.), которым французская нация не переставала предлагать компенсацию, он тем самым явным образом посягал на суверенитет французского народа;
что он пытался восстановить и вооружить друг против друга французских граждан, предлагая недовольным поддержку вступивших в соглашение держав;
считая, наконец, что его отказ отвечать на последние послания короля французов не составляет более этому последнему надежды добиться путем дружеских переговоров смягчения существующих трений и равносилен объявлению войны, — признает вопрос спешным.
Национальное Собрание объявляет, что французская нация, верная освященным ее конституцией принципам «не предпринимать никакой завоевательной войны и никогда не употреблять своих сил против свободы какого-либо народа», берется за оружие лишь для защиты своей свободы и независимости;
что война, которую она вынуждена принять, есть не война народа с народом, а справедливая защита свободного народа против несправедливого наступления короля;
что французы никогда не смешают своих братьев со своими, истинными врагами, что они ничем не пренебрегут для того, чтобы смягчить бич войны, сохранить свои владения и взвалить все бедствия, неразрывно связанные с войной, лишь на тех, кто соединится против их свободы;
что французская нация заранее обязуется принять всех иностранцев, которые отрекутся от дела ее врагов, станут под ее знамена и посвятят свои усилия защите ее свободы; что она даже будет способствовать всеми средствами, имеющимися в ее распоряжении, их прочному обоснованию во Франции.
Национальное Собрание, обсудив предложение короля и признав данный вопрос спешным, объявляет королю Венгрии и Богемии войну.
_____
*) После смерти 1 марта 1792 Леопольда II Императора Священной Римской империи - его сын Франц (Франциск) непосредственно наследует престолы эрцгерцогства Австрия, королевства Венгрия и королевства Богемия (как король Франциск I), Императором он был избран летом, и коронован как Император 7 июля 1792. - Таким образом на момент объявления войны престол Императора Священной Римской империи не был занят, и потому адресат объявления войны - Король Венгрии и Богемии.
(Французская революция в документах / Сост. Я.М.Захер. — Л.: Прибой, 1926. — С. 109–110.)

Декларация Французского Национального Собрания против вмешательства держав во внутренние дела Франции, принятая по докладу Кондорсе
22 апреля 1792 года.
...Всякой нации принадлежит исключительная власть давать самой себе законы и неотчуждаемое право изменять их по своему желанию. Такое право или не принадлежит ни одной нации, или принадлежит всем и каждой из них на началах полного равенства. Отрицать это право за какой-либо одной нацией значит объявлять, что это право не признается ни за какой другой... Французский народ, свободный в установлении формы своей конституции, не мог, пользуясь этим правом, нарушить ни безопасности, ни чести иностранных государей. Разве главы прочих государств желают объявить их прерогативой право принудить французскую нацию к тому, чтобы она наделила главу своей исполнительной власти правами, равными тем, какими они пользуются в их собственных государствах? Желают ли они, раз они владеют подданными, чтобы нигде в другом месте не существовало вольных граждан?
...Иностранные державы, пока их подданные не пострадали от событий [революции]... не имеют права ни жаловаться на эти события, ни принимать враждебных мер против их повторения. Узы родства, личные отношения между монархами не имеют значения для наций,.... — нации объединяются общностью интересов, природа сделала мир и взаимопомощь условиями их благоденствия... Нации возмутятся при виде того, что на одних весах взвешивается судьба 20 миллионов людей и гордость и самолюбие отдельных личностей! Неужели мы еще обречены на то, чтобы видеть, как добровольное рабство народов возлагает человеческие жертвы на алтари ложных богов земли?!...
(Международная политика новейшего времени в договорах, нотах и декларациях. Часть I: От Французской Революции до империалистической войны / Сост. Ю.В. Ключников, А.В. Сабанин. — М.: Литиздат НКИД, 1925. — С. 11.)